Читаем Будни Севастопольского подполья полностью

Петьку пьянил волнующий азарт, который он испытывал сейчас да и всегда, когда выполнял рискованное дело. Он сорвал с доски приказы комендатуры и, довольный, ощупал оттопыренную пазуху. Там лежало еще несколько листовок, которые он приберег для облюбованного им людного местечка возле школы-десятилетки. Школа стояла в конце улицы и выходила фасадом к шоссе, которое спускалось от Малахова кургана к флотскому экипажу. Это было единственное большое здание на Корабельной, чудом уцелевшие от снарядов и бомб. Петька пробирался вдоль школьной ограды, держась, как всегда, поближе к проломам. Не прошел он и половины пути, как снизу, со стороны экипажа, донесся гул моторов. Легковая машина, а вслед за ней два грузовика, не зажигая фар, промчались мимо школы и затихли где-то наверху, у Малахова кургана. Затем чуткое ухо Петьки уловило чьи-то шаги. Не раздумывая, он нырнул в пролом ограды и притаился. Из-за угла показались четыре тени.

Второй патруль на одной и той же улице? Что это значит? Уж не облава ли? Петька стал пробираться дальше школьным двором, искусно лавируя между воронками от мин и снарядов. Вот и школа. Ни гула машин, ни шагов пешеходов. Черная, могильно тихая ночь. До того тихая, что ему показалось, будто что-то зловещее зрело в ее мертвенно-душной тишине. Вроде бы ничего подозрительного. И все же он стоял в нерешительности, подавляя в себе смутную тревогу, стараясь в ней разобраться. Ну чего ему бояться? Если начнется облава, она пройдет там, выше, на улицах, а не здесь, возле пустой, с разбитыми окнами школы.

В ветвях акации заверещала древесная лягушка. Петька вздрогнул, но тут же с досадой сплюнул. Захватив пальцами из банки побольше клея, он стал намазывать листок.

Вдруг позади раздался шорох шин. Петька повернулся и оцепенел: в нескольких шагах от него затормозил с выключенными фарами полосатый легковой автомобиль — машина СД. Вспыхнувшие фары осветили Петьку и выхватили из темноты листовку на стене ограды. Два солдата и длинный худой лейтенант выскочили из машины.

— Хальт!

Окрик вывел Петьку из столбняка. Он скользнул в пролом, помчался по двору, с разгона ударился ногой о камень и, едва сдержав крик, полетел в воронку.

Лейтенант что-то кричал солдатам. Топот ног то приближался, то удалялся. Но вот вспыхнул электрический фонарик и его луч стал обшаривать воронки. Превозмогая боль, Петька выскочил из воронки и понесся в глубину двора.

Луч света, подобно длинному копью, нацелился ему в спину. Как ни метался он то вправо, то влево, выскользнуть из предательской полосы света не мог. Скрыться было негде — уличные развалины остались позади. Когда Петьке казалось, что спасенья нет, впереди в полосе света мелькнула длинная насыпь. «Траншея, — узнал он. — Только бы успеть добраться до нее». С разбегу он прыгнул вниз, упал на четвереньки, но тут же вскочил и побежал.

Траншею эту школьники выкопали в первые дни осады города, чтобы прятаться в ней во время бомбежек и артиллерийских обстрелов. Петляя, она тянулась через школьный двор и подходила к скале, которая обрывалась двадцатиметровой стеной. У подножия скалы проносились поезда и ныряли в тоннель, пронзавший каменное чрево холма, на который взгромоздились многоэтажные, почерневшие от пожаров казармы флотского экипажа.

Петька бежал по темным извилинам с надеждой свернуть в сторону. Но боковых ходов не попадалось, а топот сапог приближался. Он слышал позади тяжелое дыхание охранника. Выскочить бы наверх, но по насыпи бежал другой.

Он достиг обрыва и в нерешительности остановился. У ног страшным могильным зевом раскрылась пропасть. Прыгнуть? Убьешься насмерть. Бежать назад? Схватят.

Он метнулся вправо и, свернувшись в клубок, притаился в нише, сделанной в стене траншеи.

Здесь его и настигли…

Майер принял на ночь холодный душ, выпил коньяку и, ощутив в теле приятную истому, развалился в кресле со свежим номером берлинского журнала. Но он не успел перелистать его до конца — помешал телефонный звонок.

— Халло! С поличным? О-о!.. — при этом восклицании Майер подался вперед, и его налитое, до глянца выбритое лицо и светлая лысинка в венчике белокурых волос заметно порозовели. — Да, да. Начинайте. Я буду присутствовать…

Он положил трубку, вскочил с кресла и пружинящей походкой прошелся по комнате. От расслабляющей истомы не осталось и следа. Он был сейчас бодр, как никогда! Нюх старой гестаповской ищейки подсказывал ему, что он напал-таки на след крупной дичи. И хотя Майер одет был в легкую светлую пижаму, он так и вышел на лестницу и стал спускаться вниз, где помещалась СД.

Вот уже пять месяцев, как он охотился за городскими партизанами, скрывавшимися под загадочным названием «КПОВТН». Все было поднято на ноги: и тайная агентура, и полиция, и дворники — никакой зацепки, никаких следов! Таинственные распространители листовок оставались неуловимы. Порой он думал, что, быть может, следователь Вегнер и прав, утверждая, что листовки доставляют из лесу. О, теперь-то они у него не выскользнут!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза