Будник

— Страшно! Сколько лет я живу здесь, а ничего подобного не случалось, — сказала опять Павлова, качая головой.

— О, лишь бы только не какое-нибудь несчастие, — отозвалась Юлька, со слезами. — Чужие лошади, которых повел отец — молоды, я боюсь, чтобы они его не понесли, не разбили.

Старуха, почесав голову, ворчала:

— Недаром соль опрокинулась, и когда они выходили из хаты, вороны кричали, будто нанятые.

В это время послышался стук отдаленной повозки.

— Вот и Матвей едет, — закричала Юлька, — а об отце ни слуху, ни вести! Слава Богу, что хоть брат возвратился, пошлем его сейчас же за отцом в местечко.

Повозка остановилась перед хатой, и девушка босая выбежала в сени с лучиной.

— Матвей, Матвей, — кричала она, — не видел отца? Не знаешь, что с ним? Ведь до сих пор нету!

— Господи Иисусе Христе! Добрый вечер!

— А это вы кум! Где же Матвей?

— Матвей, — говорил смущенный кузнец, — Матвей…

— Как, и Матвея нет? Что же это значит? Верно с отцом случилось что-нибудь, Боже мой!

И, девушка выпустив лучину, с криком ломала руки. Накинув тулуп, Павлова тоже вышла в сени.

— Рассказывайте же, кум, рассказывайте!

Кузнец придумывал, чтобы сказать, и с трудом собрал несколько слов.

— Бог с вами! Не пугайтесь! Ничего нет дурного. Вы лучше меня должны знать, какое глупое дело задержало Бартоша в местечке. Там речь идет о каких-то лошадях, и помощник задержал их как свидетелей.

Павлова покачала головой, Юлька начала плакать и со слезами качала головой, едва проговорив:

— Не может быть, чтобы они были в чем-нибудь виноваты. Мы расскажем вам все как было.

— Дайте я прежде снесу муку, — сказал кузнец и начал снимать мешки с повозки.

Целый вечер потом прошел в пространном рассказе о вчерашнем прибытии евреев, который Павлова украшала дивными вымыслами. Наконец, далеко за полночь, женщины ушли за перегородку, а кузнец лег в первой избе на лавке.

Уж светало, когда они проснулись. Юлька всю ночь провела в слезах.

Пока собирался кузнец, прибыли посланные из двора две лошади. Павлова сначала очень удивилась, потом чрезмерно обрадовалась, что впрочем она скрывала, стараясь уговорить Юльку, что надо ехать, не пренебрегая господской милостью.

Девушка плакала, сама не зная почему; кузнец утешал ее, рассказывая о доброте старушки. Убогую избу поручили соседу Мартыну-буднику, а коз и корову кузнец советовал забрать с собою.

И скоро обе женщины начали собираться в дорогу.

XII

Оставим Юльку, отъезжающую в слезах, и Павлову, которая притворяется плачущей, делает гримасы, натирает глаза, а в душе восхищается предстоящим избытком, тунеядством, мы возвратимся в местечко, где старый Бартош и Матвей находились в заключении.

Старика, убежденного в своей невинности, не желающего понять, чтобы его можно было каким-нибудь, даже клеветническим путем, опутать в сети, новое положение поразило, подобно не смертельной, но очень болящей ране. Но когда в первые дни с начала следствия он убедился, как хитро и таинственно еврей плел сеть на его погибель, мрачное отчаяние овладело стариком, которому не так страшно было наказание, как низость возводимого на него поступка. Ему, до сих пор беспорочному, на старость быть осужденным за воровство, заключенным с ворами, быть наказанным, подобно вору!.. В первые минуты он едва не обезумел, но переживя их, начал горячо молиться, а потом заболел. Медленно возвращалось к нему здоровье, но не минуло горе и отчаяние.

Матвея позвали к следствию, как соучастника, и нашли его слишком богатым для будника, когда отыскали у него десять червонцев, подаренных Яном. Бедняк смешался, как преступник, старался оправдаться, болтал, бормотал и чем более говорил, тем сильнее путался. О деле отца умудрялся отвечать так, как бы нарочно хотел погубить его, разумеется, по глупости. Помощник подсказывал ему ответы, он их повторял за ним, а с его слов писалось признание, которое Матвей и утвердил большим знаком креста на конце.

Когда старику прочли признание сына, он взглянул сурово и замолчал. С тех пор он решил ни слова не отвечать на вопросы, не объяснять ничего и совершенно не оправдываться; поручил дело Богу и гордый, но добродетельный осудил себя на стоическое молчание.

Матвей на первый вопрос: видел ли он, кто привел лошадей, — отвечал: — Абрамка. Но когда последний крикнул на него, что он лжет, бедняк сказал, что был какой-то незнакомый еврей.

Так и записали про незнакомого еврея. Абрамка донес, где находятся украденные кони, предупредил, что, конечно, будут обвинять из мщения его самого.

Потом, когда спросили: позволил ли Бартош оставить лошадей у себя, Матвей отвечал, что нет; но когда довольно сильным аргументом направили его на лучшую дорогу, он сказывал, что еврей шептался с отцом о чем-то, чего он не расслышал и не знает было ли у них какое условие. Спросили: куда были ведены лошади? Матвей побожился, что отец велел ему доставить их в местечко и сдать помощнику; но когда снова закричали на него, прибавил, что отец сам собрался сейчас же их отвести, но куда и зачем неизвестно.