Будник

— Славная девочка и еще молоденькая! Может быть с нею забавлялись бы мы подолее, иначе, здесь, нет возможности позабавиться. Надо каждый раз что-нибудь новенькое; пожалуй, скоро и на четыре мили вокруг ничего не достанешь!

Так рассуждал он по своему обычаю, идя к господскому дому, а в это время Матвей с кузнецом тащился на повозке в лес. Пока они выехали, пока перебрались через плотину к лесу, уже порядочно стемнело, но они не боялись заблудиться: оба хорошо знали дороги и тропинки, даже те, по которым ездят за дровами и которые ведут в дальние порубки за болотами. Подгулявший Матвей чувствовал расположение ко сну и склонялся, сидя на мешках, кузнец курил трубку и думал. Изредка Будник ворчал что-то. Бурко лаял, как бы давая знать, что до леса недалеко. Завизжит повозка, зашумят ветви, и путники едут все дальше.

Грустен лес ночью, особенно, если не убрался листьями. Эти сухие скелеты деревьев, торчащие на мглистом небе, этот печальный шум ветвей, нисколько не похожий на веселый говор листьев, карканье ворон, которые в самую ненастную погоду больше любят перекликаться, крики сов и завывание ветра, хоть кого в состоянии привести в дурное расположение духа какими-то предвестьями беды.

Наши дорожные остановились у корчмы Янкеля, возле которой стояли две повозки и две верховые лошади. У кузнеца погасла трубка, а Матвей захотел напиться воды. Оба они сошли с повозки и отправились в освещенную избу, подбросив немного сена лошадкам, или лучше сказать хозяйским козам и корове, которые не торопясь, выбирали лучший корм из запасов проезжающих.

В корчме был большой говор и много народу. Возле печки толпа крестьян с коротенькими трубочками; у стола что-то не простое, военное; за перегородкой пан гуменный ласкал Сарру за подбородок, попивая вишневку. Янкель стоял, распахнув полы, и по очереди грел у печки ноги, вынутые из туфлей; он только взглянул на дверь, в которую входили кузнец с Матвеем.

— Добрый вечер!

— Добрый вечер!

Два отставных солдата, стоявшие у стола, переглянулись между собою и один из них бросился живо и, схватив Матвея за руку, закричал:

— Вот и он!

— Кто?

— Да — он и есть! Он! — повторили оба солдата. — Ну, это счастье!

И пока оглушенный Матвей не мог понять, что это значило, у него уже отняли ружье, торбу и связали назад руки. Будник смотрел вокруг бессмысленным взором; все возле него толпились.

— Что это? — спрашивали люди. — За что?

— Негодяи, эти будники, конокрады. Сегодня помощник поймал отца с ворованными лошадьми, а это сынок, за которым нас послали; сам попал в руки.

— Ну, идем в местечко! Ночь на дворе.

И солдаты, не теряя ни минуты, так спешили из корчмы, что позабыли заплатить и за водку. Кузнец, оставшись один, рассудил — хоть ночью ехать с мукой в Осиновый Луг и дать знать Павловой и Юльке, что Бартош и Матвей арестованы. Это было жертвой со стороны кузнеца, но он был человеком добрым и набожным.

Двое дворовых гуляли в то время в корчме, когда брали Матвея, и возвратясь в Сумагу, рассказали во флигеле. Узнали об этом и камердинер Яна и панна Текла, которая привыкла знать обо всем, и пан Ян, которому наушники донесли сию минуту.

Ян, вызванный в спальню, выслушав донесение камердинера, презрительно скривил уста и сказал:

— Однако же они мошенники, эти конокрады! А мне все говорили о старом Бартоше, как о человеке честном и гордом. Видите, как вы мало знаете людей!

— Теперь пора бы взять девочку во двор.

— Как знаешь! Делайте там, что хотите, с панной Теклой. Пусть она пошлет за нею, мне вмешиваться не следует и так уже поговаривают. После увидим.

X

Довольно поздно вечером панна Текла вошла с беспокойной миной к старушке, которая вязала чулок и шептала молитву. Почтенная женщина по лицу своей любимицы догадалась, что та имеет, или хотела бы рассказать что-то, если бы ее расспросили.

— А что моя Теклочка?

— Ветрено и снежок попархивает.

— Не хорошо. А бедному скоту еще и корму нужно. Но ты, милая, что-то встревожена.

— О, нет, — отвечала панна, принимаясь за работу.

— Уж я вижу. Вероятно, твое доброе сердце опять принимает в ком-нибудь участие.

— Право нет.

— Я ведь всегда тебя угадываю.

— Уверяю вас — это ничего, так.

— Расскажи, прошу тебя. Когда ты входила, я уже видела, что есть что-то: ты ничего скрыть не можешь.

— Но…

— Приказываю тебе сейчас сказать мне, панна Текла, а то буду сердиться. Слышала, что я сказала — приказываю?

— Право, не хотелось мне вас беспокоить. Это снова о тех будниках, о которых я уже несколько раз вам напоминала.

— Что же с ними?

— Истинное несчастие. Открылось, что отец, да, кажется, и сын принадлежат к воровской шайке.

— Иезус! Мария! Может ли это быть?

— Теперь их взяли в местечко, а несчастная вдова Павлова и дочь Бартоша — Юлька — остались одни, без куска хлеба.

— Их надо бы взять во двор.

— Это было бы истинно доброе дело. Девочка очень скромное дитя, но оставленная без надзора, очень скоро может погибнуть.

— А может быть это какая-нибудь…

— Где там! Ей не больше лет четырнадцати.