Будник

Будники заглянули в окна, но сквозь занавеси ничего не было видно. Постучась в дверь, вошли они в сени. В хате на припечке сидела хорошо одетая Павлова и дремала за пряжей. Дальше казалась пустою освещенная хата, и только в самом углу, на земле, лежала Юлька с распущенными волосами, среди которых белело бледное, как мрамор, ее лицо и светились блестящие очи. Заломив руки, будто сонное дитя, качалась она в разные стороны, с нахмуренным лицом, с открытыми устами, с расстегнутым платьем.

Возле нее сидел Ян, опершись на руку. Это уже не был прежний гуляка: бледный, грустный, он сам казался близким к безумию, которое, вытекая словами из уст Юльки, проникало в его мозг и сердце.

Девушка говорила тихо, отрывистым голосом:

— Завтра свадьба, завтра. Все уже готово, и я готова, недостает только мне веночка. А без венка и ксендз не благословит, и твоя мать оттолкнет меня и люди будут смеяться. Венок, конечно, должен быть связан белой и красной лентой. Белая лента моя невинность, а кровавая то любовь моя, зеленые цветы — мои надежды. Пойдем, милый Ян, вязать веночек на свадьбу, пойдем!

И бедняжка склонилась к полу, как бы срывая цветы.

— Но что же это за чудо? Сколько здесь цветов, сколько красных цветов, а только наклонюсь за ними, они из-под рук уходят… Помоги же мне! Ты стоишь как труп… А, ведь ты живой… Дай мне руку… О, она тепла… Нет, нет, ты жив еще.

В это время вошли будники, и пристыженный Ян вскочил со скамейки. Юлька обернулась к дверям и шепнула:

— Ничего, это сваты!

Она улыбнулась, но в ту минуту увидала Матвея, который напомнил ей действительность. Вскочив, она быстро подбежала к нему и начала кричать в помешательстве, стараясь укрыться:

— Помогите! Отец! Отец! А! Он убьет меня!

— Ей Богу, она помешалась, — сказал Матвей, взявшись за голову. — Ай, ай! Совсем обезумела. Вот тебе и раз! Отец будет сердиться за это.

Павлова, пробудясь и неожиданно увидев Матвея, тоже бросилась к нему с беспокойством.

— А, что, — спросила она, — вас отпустили?

— Отпустили.

— А отец?

— Отец тоже свободен.

— Где же он? Идет?

— Должно быть пошел на охоту, потому что взял ружье, — отвечал Матвей глуповато.

Приблизились другие будники и начали рассказывать, как Бартош оставил их внезапно в местечке и ушел неизвестно куда. Павлова побледнела, посмотрела на окна, потерла лоб рукою и должна была сесть, или скорее упала на припечке. Матвей, между тем, ходил по комнате и с любопытством глупца присматривался то к больной сестре, то к новой мебели и, находя что-нибудь незнакомое, улыбался. Наконец, взял в руки занавески и спросил:

— Позвольте, пани Павлова, а для чего эти юбочки? Сушите их что ли?

Ему не отвечали ни слова.

Ян ушел в заднюю дверь, а Юлька упала в углу, закрываясь волосами, платьем, мебелью, всем, что только было под рукою. Павлова обомлела от страха.

— Он непременно придет ночью и как мух перебьет нас! — говорила она, ломая руки. — А чем же я виновата, беру вас в свидетели? Я постоянно говорила девчонке: эй, берегись, не то худо кончится! И что же? Меня не слушала. Теперь, я знаю, все упадет на мою голову. Точно так, когда мой покойник побился в несчастной корчме, разве я была там, а все мне пришлось терпеть беду! Если бы здесь было кого оставить, я пошла бы к вам, пан Мартош, пока не пройдет первый гнев Бартоша. Мартош не отвечал ни слова.

— Или к вам, пан Игнатий. И Игнатий молчал.

— Или к вам, пан Петр. Петр быстро отворотился.

— О, если бы не ночь, я бы опять ушла в господский двор.

— Здесь дело идет не о вас, мать моя, — сказал Мартош, — а о девушке, с которой может быть худо, если отец примет близко к сердцу…

— А что же он сделает с помешанной? — вскричала старуха. — Ее не возьмет нелегкая! А я, ей-Богу, не виновата; я не брала денег, всегда предостерегала ее: эй, беда будет, эй, осторожнее! Но она молода, панич тоже, и такой быстрый… Голова у бедняжки закружилась, и она обезумела. Но Бартош и слушать не захочет, я его знаю. О, если любите Бога, укройте, укройте меня где-нибудь!

Будники молчали.

— Но бойтесь же Бога, пани Павлова, — сказал, наконец, один из них, — как же вам оставить одну эту несчастную и простака Матвея! Разве же они одни могут остаться?

— Сжальтесь же, по крайней мере, сами, не уходите ночью. Если бы вы здесь были, я не так бы боялась ни за себя, ни за нее. Бога ради, останьтесь!

— Мы с тем и пришли сюда.

— Да наградит вас Бог за это! Садитесь же, а я достану водки и перекусить чего-нибудь.

Юлька лежала в углу, как бы сонная, одеревенелая, после испуга. Голова ее упала на пол, и только черные волосы служили ей изголовьем; глаза и уста были открыты, но, казалось, она не дышала, ничего не видела и не слышала.

Матвей стоял над нею и смотрел задумчиво.

— Однако, это должно быть очень тяжелая болезнь, — сказал он сам себе. — Что же это за болезнь такая? Не святого ли Валентина? Должно быть что так! Пани Павлова, — закричал он, — может быть Юльку положить на кровать?

— Не трогай, не трогай ее! — закричали будники, смотря издали. — Надобно только накрыть чем-нибудь черным, и она успокоится.