Будьте как дети

Но скоро и Перегудова шаману сделалось мало. Как-то он вдруг объявил, что спасет не только его, но и других. Не силой, не властью - отдав собственную жизнь, избавит людей от греха. Как Христос взял на себя человеческие грехи, так он, Ефимов, собой выкупит землю у злых бесов, уведя их прочь, навечно ее освободит. С ним вообще все и всегда шло по восходящей. Будто сговорившись с Избиным, он со страстью неофита теперь пытался соединить, свести в одно наши веры. Буквально терроризировал меня сутки напролет, доказывая, что Кузьмацкий говорит дело - Христос ли, Туром - суть та же. Приводил сотни свидетельств…

Пытаясь прельстить меня новой самоедско-христианской верой, Ефимов прямо на пальцах сооружал наивное, детское и, несмотря на множество смертей, горя, крови, полное надежды переложение Евангелий. Начинал с того, что грехи, преступления на средней земле умножились до бедственных размеров. На ней вплоть до нижнего, девятого “олоха”, царит густая тьма, сквозь которую как ни напрягай зрение, не видно добра. Средняя земля исказилась, испортилась до неузнаваемости, и тут же утверждал, что они, шаманы, молитвой и врачеванием изгонят из земли порчу, очистят ее от грязи. Исконное предначертание земли разрушилось, объяснял он с восторгом, над ней уже не восходит солнце и луна, но молитвами ее можно обновить и вернуть к жизни.

Поначалу Ефимов если себя и упоминал, то лишь как предтечу и тоже иносказаниями. Говорил о крещении от Ильи и посвящении от старого шамана, рассказывал про родственника, который, будто тот же Илья-пророк, после смерти на выдолбленной колоде летал по небу и глухо отрывисто бил в бубен. Потом Ноан стал сужать круг. Но и тут шел не прямо, эхом, отголосками мешая ветхо- и новозаветные чудеса. Рассказал про шамана, у которого было девять жен и ни одного ребенка. И вот перед смертью, когда за ним уже пришли духи нижнего мира, он сказал старшей жене (ей, почти как Сарре, было девяносто лет): “Подойди ближе, любимая моя, если я уйду, не оставив потомства, мое пепелище зарастет сорной травой, подойди - я подышу на тебя. - И продолжал: От той жизни, которую я в тебя вдунул, ты скоро забеременеешь и через девять месяцев родишь сына, который станет великим шаманом. Дальше жизнь пойдет своим чередом, поколение будет сменять поколение, пока однажды снова не явлюсь я, и мы опять будем вместе”. Рассказывал, что великих шаманов зачинают или девы от духа, сошедшего с неба, или старухи от умирающего мужа, и объяснял, что на землю шаманы сходят в крестной позе.

Говорил, что перед призванием шамана, перед его трехдневной смертью и воскрешением ему надлежит испытать, пройти и принять на себя все беды и несчастья, которые выпали на долю его предков. Это неотвратимая судьба. Шаман как бы славит их своими страданиями. И спрашивал меня, не так ли и Христос, по воле Господа зачатый Марией, своим рождением, смертью детей, среди которых его ищут, бегством и возвращением из Египта, собственной смертью и собственным воскрешением повторил Сарру с Авраамом, переселение в Египет, убийства первенцев и Исход из этой проклятой Богом земли? Повторил смерть народа, разрушение Первого, затем Второго храма и его воскрешение после изгнания и пленения.

Рассказывал, что перед рождением великого шамана реку смертей и несчастий перегораживают высокой плотиной, колья для нее - трупы людей, чтобы задержать и усилить бедствия, которые спустя годы, когда он явится в мир, потопом прокатятся по земле. И опять напоминал о Христе, о начавшейся вскоре после Его прихода Иудейской войне, гибели сотен тысяч людей, о запустении Израиля.

Иногда Ефимов отыгрывал назад, но и тут не без хитрости по-прежнему шаг за шагом, без устали прощупывая, где и в чем я мог бы с ним согласиться. Даже был готов на большие уступки. В частности, не раз говорил, что шаманизм мог бы свою территорию уступить Христу, а сам остаться в качестве младшего брата. По мере того как делалось ясно, что у Кузьмацкого нет шансов, Избин Ефимова не простит, он, будто мы уже пожали руки, все уверенней утверждал, что рад, что пострадает, вместе с нами отдаст жизнь за Христову веру. Ликование буквально переполняло его. Не умея успокоиться, он чуть не до отбоя взахлеб одну за другой рассказывал вещи, которые, на его взгляд, делали наши веры просто до неразличимости схожими.