Будьте как дети

Что же до того, скольким из детдомовцев удастся прикоснуться к Святой земле, то прогнозы газет за редким исключением были безрадостны. Суда, которые соглашались взять коммунаров на борт (почему, не знаю, но подозреваю, что причина одна - саботаж), были ветхие и плохо держались на воде. Вдобавок их безбожно перегружали, в итоге случалось, что они шли ко дну, едва выйдя из порта. Все же до Константинополя некоторые могли и доплыть.

Сухопутная дорога - Кавказ, следом за ним Анатолийские хребты - тоже оказалась нелегкой: беспризорники гибли от холода и голода, срывались в пропасти. Часть была похищена горцами и оказалась кто в рабстве, а кто в гаремах. Чуть ли не десять тысяч наиболее сильных, здоровых захватил и отправил в свои военные училища Ататюрк. Похоже, коммунары и сами понимали, что дойти до Святой земли сумеют единицы. Про себя они говорили, что, конечно, хорошо, если тяготы пути выдержат все - кашу маслом не испортишь, - но важно, чтобы через это зло прорвался и обратился к Господу хотя бы один невинный.

Последнее, о чем надо сказать. Когда отряды коммунаров попадали в приморские города, тамошние газеты писали о них охотно, но о том, что было с детдомовцами раньше, они, как правило, ничего не знали. Все, что мне удалось найти, просмотрев подшивки десятка изданий за двадцать второй - двадцать шестой годы, бегло и отрывисто. Исключение - статья в “Негоцианте”. Номер от пятнадцатого февраля двадцать четвертого года не скупясь описывает похороны коммунара, случившиеся полумесяцем раньше, ровно в тот день, когда детдомовцы, идущие из Екатеринбурга к Черному морю, узнали о смерти Ленина. Подобное - большая редкость. Но я бы не стал здесь пересказывать и эту публикацию, если бы не ее явная связь с визитом Демидова и его воспитанника в Кремль.

Дело было под Феодосией, первого февраля двадцать четвертого года. Утром в детдомовском отряде имени Тимура Фрунзе узнали, что в Москве не стало Ленина, а часом раньше, на рассвете, умер коммунар Иван Костандинов. Их решили похоронить рядом, на высоком косогоре, откуда был виден порт и дальше, насколько хватало глаз, - море. В изголовье могилы Ивана врыли в землю крест со скромной надписью “Здесь покоится коммунар Иван Костандинов, шедший в Иерусалим и изнемогший в пути”, а чуть поодаль, на выступе камня поставили бюст Ленина, похоже, работы нашего знакомого. То, как его ваяли, описано в газете вполне профессионально. В качестве заготовки в классе рисования Феодосийской гимназии для слепка взяли маленькую изящную головку Аполлона. В нее забили четверть фунта гвоздей, которые должны были держать толстый слой алебастра. С ним мальчик и работал. Лепил он всю ночь, но к восходу солнца, как и обещал, закончил.

Те из ребят, кто был зряч и, естественно, не раз видел фотографии Ильича, говорили, что тот вышел чудо как похож. И что у Ленина потому такая добрая и печальная улыбка, что он уже знает, что самому, как и Ване Костандинову, до Иерусалима ему не дойти. Потом наступила очередь слепых детдомовцев. Когда-то демидовский воспитанник пальцами точно запомнил и сохранил лицо живого Ленина, теперь, вслед за ним, и они, чтобы ничего не забыть, подробно, внимательно ощупывали изваянную им голову.

В предпоследнем классе гимназии у Дуси Мухановой появилась близкая подруга Маша Апостолова, дочь отца Василия - настоятеля храма Петра и Павла, что на Яузе. Дуся тогда быстро взрослела и, еще не умея справляться с тем, что в ней происходило, сильно нуждалась в наперснице. Маша, как и она, влюбленная в их учителя словесности Николая Порфирьевича Покладова, молчаливая и участливая, оказалась для нее находкой. Они почти не расставались: в гимназии сидели за одной партой, потом, благо жили по соседству - Маша в доме причта при храме, Дуся через два квартала в недавно выстроенном большом доходном доме на Солянке, - вместе делали уроки и музицировали. Иногда с согласия родителей даже оставались друг у друга ночевать. В Маше было много тихой восторженности, преданности, и Дуся догадывалась, что она любит не столько их словесника, сколько ее, подругу.

Эти отношения продлились весь седьмой гимназический класс, а в августе, вернувшись с каникул - она провела их в имении дяди на Дону - и позвонив подруге, Дуся вдруг узнала, что в июне отец Василий неожиданно преставился, а еще через месяц Машу спешно выдали замуж как раз за их словесника - в качестве приданого ему перешло место настоятеля храма Петра и Павла. Двойной изменой Дуся была сломана. Она замкнулась, перестала посещать занятия и только к весне постепенно начала отходить.