Будьте как дети

В Высоко-Петровскую обитель недавно перевели Никодима, и сюда Дуся ходила к нему исповедоваться. Амвросию она про монастырь писала и сначала, когда они только свернули на бульвар, испугалась, что именно к Никодиму он ее и ведет. Теперь же, на лавке, успокоилась, стала рассказывать церковные новости. Многое, конечно, он знал и без нее, но слушал Дусю внимательно, кое-что даже переспрашивал.

День, несмотря на середину мая, был жаркий, и хотя они сидели в тени большой старой липы, сквозь еще редкую зелень порядочно припекало. Но Амвросий изголодался по солнцу, по теплу и уходить никуда не хотел. Ему все нравилось: и что вокруг столько народу и что рядом то и дело скрежещут, повизгивают на спуске трамваи, стучат по булыжнику колеса телег, слышны резкие клаксоны автомобилей. После лагеря эта сутолока и неразбериха жизни радовала его и утешала. Мягок он был и с ней, ни в чем не винил, не упрекал, сказал, что хорошо понимает, что из-за тюрем и ссылок пасти ее душу, как должно, возможности у него не было, но тут же добавил, что ему нужно время, а так передать ее на попечение отца Никодима, с которым он разговаривал лишь раз и о котором ничего или почти ничего не знает, он не готов.

Про ту единственную встречу Дуся слышала. Их познакомили шесть лет назад в Троице-Сергиевой лавре на похоронах митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского отца Симеона. И Никодим тогда Амвросию очень не понравился, показался жестким, надменным. “Конечно, - продолжал Амвросий, - в письмах, что ты писала в лагерь, твой духовник поминался часто, но одно дело - бумага, а другое - живая речь. В общем, ты мне очень поможешь, если сейчас подробно, обстоятельно расскажешь все, что думаешь об отце Никодиме. Особенно мне интересно, как он тебя исповедует, ну и вообще, что за человек. И пожалуйста, не удивляйся моей просьбе - и для меня, и для тебя это очень важно”.

Пока разговор шел довольно нервно - оба успели друг от друга отвыкнуть и теперь не без труда снова приноравливались, притирались. Однако за пару минут, что Дуся подбирала слова, какими будет говорить о Никодиме, думала, что скажет, а о чем постарается умолчать, Амвросий сник. То ли он уже смирился, что однажды Дуся от него уйдет, и завел разговор для проформы, то ли просто устал. С четверть часа он сидел с закрытыми глазами, Дусе даже показалось, что он уснул, а потом, все так же прикрыв веки, вяло по второму кругу стал повторять, что ему надо понять, действительно ли она хочет остаться с Никодимом, не слишком ли он строг и, будто забыв, о чем ее спрашивал, начал объяснять, что, чтобы стать старцем, надо знать жизнь такой, какая она есть. Ведь иначе ты и сам, будто дитя, слаб, непрочен, вот и мастеришь себе из строгости подпорку.

Почти все старцы, прежде чем уйти в монастырь, говорил он, прожили большую, долгую жизнь в миру. Были солдатами, то есть убивали, влюблялись, женились, рожали детей, лишь затем затворялись в келье. Благодаря этому они понимали людей, могли им помочь. А что способен ей дать отец Никодим, когда он принял постриг восемнадцати лет от роду?