Будьте как дети

Ленин, рассказывал после перемены Ищенко, лежал в гробу в Колонном зале Дома союзов. Цекисты окружали его плотным кольцом, даже несколькими кольцами, и каждый, легонько толкаясь бочком, пытался продвинуться поближе. И тут вдруг неведомо откуда возник Сталин. Невысокого роста, быстрый, верткий, он с ходу прорвал живой кордон и бросился к изголовью гроба. «Прощай! Прощай, Владимир Ильич! Прощай!» – бледный, порывисто, страстно он схватил руками голову Ленина, приподнял, прижимая к груди, к самому сердцу, потом чуть отодвинул и крепко-крепко поцеловал Ленина сначала в обе щеки, затем в лоб. Обвел всех взглядом и так же резко, словно отрубил прошлое от настоящего, отошел.

Тот же Сталин следующим утром, когда на оргбюро Крупская сказала, что Ленин просил, чтобы его тело кремировали, твердо ответил, что сожжение, кремация не согласуется с русским пониманием любви и преклонения перед усопшим. Это было бы оскорблением его памяти. В сожжении, рассеянии праха русская мысль всегда видела как бы последний, высший суд над теми, кто подлежал казни.

Но бог с ним, со Сталиным, продолжал Ищенко, вернемся к Ленину. Крупская писала в дневнике, что весь последний год, когда они ездили на прогулку за пределы сада, Ильич как-то особенно старательно кланялся встречавшимся крестьянам, рабочим, малярам, что красили в Горках крышу. Едва завидев, что кто-то идет навстречу, он здоровой рукой быстро снимал кепку и обнажал голову. Крупская внесла в дневник и чьи-то слова, что эти его манипуляции, постоянное обнажение и склонение головы перед лицом беднейшего крестьянства и пролетариата были бессознательным покаянием, но, думаю, была права, когда с ними не согласилась.

Урок № 12. Латгальский отряд (похороны Ленина в Латвии)

О третьем, лично Лениным организованном отряде – его обычно называют Латгальским – достоверно известно немногое. Оттого, говорил Ищенко, столько слухов и домыслов. На уроке, там, где, возможно, мы будем держаться фактов, лишь когда их совсем не станет, я позволю себе ряд предположений. Датой основания Горкинской коммуны – прямой предшественницы Латгальского отряда – считается 3 февраля двадцать третьего года, и первое, о чем безусловно необходимо сказать, – ее никто и ни при каких условиях не дал бы организовать, то есть коммуны никогда не было бы, если б не ленинский дар конспиратора. Всё было устроено так, что формально к ее созданию он даже не имел отношения. Прикрытием в тот раз выступила Крупская, отлично сыгравшая роль наивной восторженной идеалистки, до последней степени измученной болезнью мужа. В общем, человека, спрос с которого невелик. Более того, и дальше, чтобы не вызывать подозрений, сам Ленин распускал о коммуне слухи, один нелепее другого.

В конце января двадцать третьего года Крупская за обедом предложила проверить въявь, как это – жить коммуной. Врачи были уже предупреждены, что она просто хочет развлечь мужа и надеется, что ее поддержат. Ленин был плох, последний приступ дался ему особенно тяжело, и он не то что говорить – с трудом ел. Будто не видя, как он устал, Крупская целый час выпытывала его мнение о коммуне, пока Ленин, словно от мухи, не отмахнулся от нее рукой. Впрочем, за столом были единодушны: Ленин дал ясно понять, что не возражает.

Дело происходило в субботу, а уже в ближайшую пятницу Крупская опять же за обедом торжественно объявила список тех, кто дал твердое согласие войти в коммуну. По именам всех перечислять не буду, скажу, что называется, «мелким оптом». Итак, горкинскими коммунарами стали, с одной стороны, крестьяне из ближайшей деревни, она тоже называлась Горки (общее число сорок душ), а с другой – все, кто обитал в рейнботовском имении (Ульяновы, включая Ленина и его малолетнего племянника Елизарова, всего девять человек), обслуга от коменданта до уборщиц (двадцать три человека), а также охранники, как я уже говорил, по большей части они были латышами (всего тридцать бойцов из особого отряда ОГПУ, командир – Пакалн). Кстати, и среди деревенских треть была беженцами из Латвии, и лифляндцы нередко выступали единым фронтом.

Через день состоялось первое собрание коммунаров, на котором Крупская, поздравив всех с началом новой жизни, предложила ввести в коммуне научную организацию труда – среди прочего обязательный выходной день. Ленину она потом жаловалась, что не ожидала, что это невинное предложение вызовет яростные споры, главное же – что после ругани и примирений участники сойдутся на столь странном компромиссе. Кашу заварили крестьяне, долго решавшие, должна ли отдыхать и скотина. В конце концов постановили, что не должна, поскольку не является членом коммуны и принять ее сейчас тоже невозможно по причине недостаточной сознательности.