Будьте как дети

Еще не зная, чего и где бояться, Дуся вдруг стала догадываться, что то ли Шкловский, то ли отец Никодим, то ли они вместе на пару подготовили ловушку, забросили крючок с наживкой, и лист, который она вот-вот перевернет, – обыкновенный манок. Потом Дуся до конца своих дней помнила, что хотела закрыть книгу, ни в коем случае ни сейчас, ни позже не читать дальше. Обычно в подобных случаях она себе верила, но здесь не удержалась. То, что пошло буквально через абзац, было адресовано ей напрямую.

Двое солдат по колено в воде, с бурнусами, наполненными динамитными шашками, глушат рыбу. Ища уловистые ямы, они поднимаются выше и выше вверх по течению. Красивой переливающейся на солнце форели много, и их товарищи, собирая добычу, весело смеются. Так они не спеша вдоль самого берега бредут по гальке, но за довольно высоким мысом долина разом схлопывается, и река, круто повернув, прижимается к дороге. Железнодорожная насыпь, раньше по задам огибавшая поля и селенья, теперь стиснутая горами, почти нависает над водой. Аракс сделался глубже, только над перекатами, как и раньше, видны буруны.

Запалив шнур, солдаты кидают в реку еще одну связку динамита. Для безопасности они делают длинный запал, и короткого приглушенного водой взрыва, после которого снова наступает тишина, приходится ждать почти минуту. Так же, вроде, было и в последний раз, но затем вместо тишины, прямо вслед за взрывом их шашек, там, где они стояли, и везде вокруг начинается какая-то бешеная канонада. Кто успел упасть, по привычке вжался в землю, в мелкую воду среди камней, а снаряды будто во время генерального наступления всё рвутся и рвутся. Когда стрельба наконец начинает затихать, они для верности еще долго выжидают, лишь затем уцелевшие в этом аду один за другим поднимаются. Оглушенные, контуженные, они, еще ничего не понимая, смотрят на искореженные рельсы, на ошметки вагонов со снарядами, сдетонировавшими от динамитных шашек, и на то, что осталось от большого сводного батальона, который, когда они глушили рыбу, маршировал вдоль железнодорожных путей и теперь полег почти полностью.

В сущности, Шкловский писал обычную картину войны, с затишьем между боями, перерывом, который давался людям, чтобы собрать и похоронить убитых. Непокалеченные, не говоря друг другу ни слова, оттаскивают на обочину, в тень от скалы, раненых, а дальше деловито, прилежно, как огурцы на огороде, начинают собирать оторванные и на полкилометра во все стороны разбросанные руки, ноги, головы. Они находят их в придорожных канавах и среди кустарника, выуживают из воды вместе с плывущей вверх брюхом рыбой и не спеша несут обратно на дорогу, где их товарищи столь же аккуратно, как шел батальон, – строем – выкладывают изувеченные тела.

Теперь, чтобы похоронить столько человеческого мяса, надо отрыть общую могилу, и трое солдат, ища для нее место, прощупывают штыковыми лопатами грунт. Слава богу, здесь не один сплошной камень, кое-где пятнами попадается и земля, нанесенные рекой песок и глина. Самый удобный участок – прямо под скалой, чуть поодаль от раненых; тут, оконтурив яму, они начинают копать. Солдатский шанцевый инструмент – мелкий, сразу много земли им не захватишь, работа идет медленно. Тем более что остальные и не думают к ним присоединяться. У них свое дело, со стороны очень напоминающее детскую игру. Что-то вроде сборки появившегося незадолго перед войной популярного конструктора немецкой фирмы «Шуко». Может, решив, что иначе как в комплекте, то есть каким родила тебя мать, каким ты жил и пошел на войну, солдата похоронить нельзя, они будто потерянные ходят с выуженной бог знает откуда головой, рукой или ногой, прикладывая, примеряя ее то к одному туловищу, то к другому. Иногда, не сойдясь, устало между собой спорят, коротко переругиваются.

Руки и ноги у всех похожи: от грязи, работы, солнца грубые, с потрескавшейся кожей ладони: мозолистые, разбитые сапогами ступни. Плохое подспорье и одежда, хотя сукно шинелей, сапожная кирза оказались куда прочнее людей. Однако кое-как их отличают и, после нескольких попыток пристроив к нужному туловищу, идут за следующим человеческим огрызком. Как ни странно, работа движется довольно споро. То ли они просто приноровились, то ли и вправду за три года войны натренировались определять, чей это кусок, чтобы каждый получил свое. Всё же ошибки случаются, и для замыкавшего лежащий строй могучего капитана-артиллериста – на погонах уцелели звездочки – остаются лишь две маленькие и очень изящные руки – обе левые и обе явно не его.