Будьте красивыми

Справа, совсем близко, спереди, разорвался снаряд, за ним, дальше, у самой дороги, — второй, еще дальше — третий. Стреляли сзади — и, кажется, опять свои. Что за напасти! Не узнают?! Скуратов толкнул Чинарева, чтоб ехал быстрее, совершенно уверенный в том, что так и надо: за пригорком, ему казалось, снаряды не достанут.

Когда проскочили высокую горбину поля и скатились на другую сторону пригорка, стрельба прекратилась, навстречу подуло свежим, будто бы сквозным ветерком. Все облегченно вздохнули. И небо на западе внезапно стало разгораться чистым и ясным огнем. Это уже садилось солнце — они, оказывается, блуждали целый день.

На другой стороне поля, внизу, опять начинался кустарник, там были люди. Кустарник шел и справа от дороги, и слева, справа — ближе, слева — дальше. Скуратов остановил машину, крикнул Дягилева. Дягилев в третий раз спрыгнул вниз.

— Слушаю, товарищ инженер-майор.

Скуратов, не вылезая из кабины, изумленно, склонясь к ветровому стеклу, смотрел на дорогу. Дягилев перевел свой взгляд и увидел, что на дороге не было никаких следов от машин, здесь вообще не было никаких следов, и дорога была такой, точно только что освободилась из-под снега: глина и лужицы воды на ее поверхности были будто бы затянуты паутиной.

— Здесь не проходили машины, Дягилев, — сказал Скуратов, еще не веря тому, что видел.

— Не проходили, товарищ инженер-майор, — сказал Дягилев.

И вдруг оба вздрогнули: люди, что были в низине, в кустах, бежали к ним по дороге, по полю, стараясь окружить со всех сторон. Это были немцы.

— Немцы! Немцы! — одновременно закричали и на машине.

Все произошло очень быстро. Чинарев сделал отчаянную попытку развернуть машину, но взял слишком круто, машина сползла задним колесом с дороги и забуксовала. А немцы были уже совсем близко, можно было расслышать их крики…

Скуратов будто очнулся, вздрогнул, распрямил свои сутулые плечи, вскинул глаза на Дягилева. И в них Дягилев прочел и недоумение, и сознание собственной вины и собственной ошибки, и мольбу о помощи, и закипавшую решимость как-то и во что бы то ни стало поправить допущенную ошибку, предотвратить беду, в какую он, Скуратов, попал сам и завел людей, доверенных ему. Только в этот момент они, и Дягилев, и Скуратов, совершенно ясно поняли то, что можно было очень легко понять в самом начале, если бы Скуратов не пытался кого-то переупрямить: и что все остальные машины под командой Троицкого пошли в другую сторону, и что бойцы на опушке кричали им, предупреждая об опасности, и что по ним стреляли из пушки именно свои и именно для того, чтобы тоже предупредить об опасности, и что надеяться на какую-то сплошную линию фронта во время наступления, когда все в движении и у нас и у немцев, было по крайней мере глупо. Понять, оценить и взвесить все это было достаточно того предельно короткого мига, когда Скуратов вскинул глаза на Дягилева. А в следующий миг он уже кричал, выпрыгнув из кабины:

— Дягилев, уводите людей, спасайте людей! Товарищи бойцы! Девушки, только девушки! Отходите с Дягилевым направо, в лесок, там наши, близко наши! Быстрее! Я приказываю! Мужчины остаются со мной. Дягилев, быстро, быстро!..

— А как же… а как же… — пытался что-то сказать Дягилев.

— Не рассуждать! Выполняйте приказание! Обо всем подумают без вас! — закричал Скуратов и, укрывшись за борт машины, выхватил пистолет. Немцы открыли стрельбу.

Варя спрыгнула с машины, уронив карабин. Подхватила его, оглядываясь, побежала вслед за девчатами по полю. Все было, как во сне, и, как во сне, было трудно бежать, ноги разъезжались в глине, шинель путалась, дыхание перехватывало. «Я не боюсь, я не боюсь, я не боюсь!» — шептала она упрямо, изо всех сил пытаясь перебороть какую-то сковывающую тяжесть в ногах, все более скользивших в глине.

Но вот она остановилась, посмотрела на немцев, которые бежали к машине, — и повернула обратно.

— Куда? Куда, Карамышева? Назад! — послышался сзади голос Дягилева.

Она даже не оглянулась. Скользя и путаясь в шинели, подбежала к машине, отшатнулась: у машины, у заднего колеса, лежал убитый Чинарев с фуфайкой б руках, которые тянулись, чтобы подсунуть фуфайку под колесо. «Не боюсь, не боюсь, не боюсь!» — прошептала Варя и, оставив свой карабин на земле, цепляясь за борт, срываясь, полезла на машину. С трудом перевалилась через борт, упала в кузов, тут же вскочила ни корточки, попробовала обеими руками поднять сейф — он был нетяжелым, — посмотрела на немцев, сбросила сейф вниз, еще раз окинула взглядом все, что было в машине, и все, что еще несколько минут назад составляло целый мир, которого уже не существовало — ящики с телетайпами, вещевые мешки, кем-то забытый карабин, — все это было уже ненужное, лишнее. Ее взгляд упал на ящик с боеприпасами — на нем были веревочные ручки, — глаза ее округлились. Свесившись за борт, громко зашептала, будто немцы могли услышать ее:

— Товарищ майор! Товарищ майор, тут гранаты! Тут гранаты, товарищ майор, возьмите! — И громко, в нетерпении — Пузырь, Геша, где вы, слышите, тут гранаты! Вы что, провалились сквозь землю!..