Будьте красивыми

«Теперь он обязательно прогонит меня. Как узнает, что я сделала ошибку, так и прогонит», — думала Варя, и ей уже слышалось: «А, это рыжая, некрасивая-то, это она опозорила нас?! Убрать ее с узла!» «И пускай» и пускай, — думала Варя. — Пускай пошлют к Лизе, на аэродром ночной авиации, пускай здесь остаются одни красавицы, пускай он, старый гладиатор, любуется ими. А мы некрасивые, мы не годимся быть на узле армии, на виду у всех, нас можно и в ночной полк, ночью не видать, что мы некрасивые. Пускай, пускай!»

О своей ошибке она не думала, о ее последствиях тоже. Как нередко бывает, во время большой беды человек перестает видеть истинную опасность и истинную причину беды, его внимание привлекает, завораживает какая-то деталь, порой незначительная, и человек, в растерянности и тревоге, принимает эту постороннюю деталь за неприятельскую крепость, откуда его обстреливают, обороняется против нее, забывая обо всем остальном, оставляя сердце свое открытым перед настоящей угрозой и настоящей опасностью, и принимает без сопротивления удар за ударом. Так было и с Варей. Она не знала о трибунале, которым грозил ей Скуратов, и с тоской, со слезами думала только об одном: «Я некрасивая, меня теперь прогонят отсюда». И то, что даже сам старшина Грицай принес ей завтрак и кусок колбасы, подтверждало ее самые худшие опасения: с нею прощались.

Так прошел день, первый день ее заточения.

Вечером Варя долго стояла у окошечка, упершись головой в раму и наблюдая за чудесной ягодой, которая качалась на ветке перед стеклом. Она, как и утром, была свежа, прозрачна, точно жемчужная, и вместе со всеми зернышками, заключенными в ней, просматривалась насквозь в лучах заходящего солнца. Синичка уже не показывалась, она улетела, может быть, села на ночь где-нибудь под застрехой; ничто не грозило ягоде, а Варя стояла и караулила ее.

Стемнело. За ее спиной, снаружи, послышались голоса, потом открылась дверь. Она не оглянулась. Так прошло минут пять — десять. И вдруг ее словно что-то толкнуло в грудь, кровь прилила к вискам — она почувствовала, что на пороге сидит человек. Она знала, кто этот человек, ждала, карауля ягоду, именно его, и знала, что он придет. Она порывисто обернулась и, хотя в темноте не видно было, кто сидит на пороге, сказала горячо, с нетерпением:

— Игорь, это ты? Зачем ты прпшел?..

Человек ничего не ответил, только наклонил голову, и Варя по этому его движению, в котором было что-то единственное, непередаваемое, узнала Стрельцова и от радости больше не могла сказать ни слова, присела на топчан, чутко ловя каждое дыхание Игоря.

Он молчал. В дверном проеме уже совсем сгустилась темнота, Варя слышала только шелест леса, который доносился через раскрытую дверь, да биение своего сердца, которому было тесно в груди.

Наконец Стрельцов подал голос. Его слова относились к часовому:

— Ты, Медовница, наверное, устал. Иди отдохни часик. Я тут посижу…

— Хорошо, товарищ старший сержант, — откуда-то из темноты ответил Медовница. — Карабин оставить вам или как?

— Возьми с собой. Иди, Медовница.

Варя слышала, как пошел старик, механически считала его шаги, которые слышались очень отчетливо: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Ой, Игорь, какой ты молодчина, Игорек, Игоречек! Девять, десять, одиннадцать… Боже, как хорошо в лесу, как слышны его шаги! Вот бы пройтись по такому лесу! Наверное, и месяц взойдет. На опушку выйти бы, на лунное поле поглядеть, с Игорем. Боже, боже!.. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать», — считала она, уже не слыша шагов Медовницы.

Ей стало жарко, она расстегнула воротничок гимнастерки, потрогала виски, не зная, что делать. А Игорь молчал, он будто забыл про нее. Игорь, Игорь, бедный, как он переживает за нее! Варя присела на топчан, чуткая, настороженная, готовая в любой миг подняться, вскочить, откликнуться на его зов.

Игорь как-то незаметно, помимо ее воли, неожиданно стал самой большой радостью в ее жизни, радостью тайной, скрытой ото всех и такой горячей и полной, что иногда казалось, печем дышать от полноты ее. Игорь пришел в роту примерно в одно время с Варей. До этого он был десантником, воевал в тылу у немцев, его вывезли оттуда раненного. Она как-то сразу, еще в первые дни после прибытия в рогу, обратила внимание на смуглого, гибкого, как девушка, расторопного техника, комсорга роты Стрельцова. За свою некрасивость, за свои веснушки и рыженькие косички она больше всех стеснилась перед Стрельцовым и особенно остро, с обидой завидовала всем девушкам, которые были красивее ее. В один из самых тяжелых приступов такой обиды она срезала свои косички, подстриглась «под мальчишку».