Будьте красивыми

Прохоров и раньше понимал, что дело Карамышевой надо как-то кончать, но для решительных действий ему чего-то не хватало, может быть, вот этой самой встречи с начальником особого отдела, может, вот этого гнева, который воспламенил бы его. Иные люди в гневе способны сделать жестокое, несправедливое, у старого генерала был своеобразный характер: в гневе он чаще делал хорошее, доброе, гнев ему, собственно, и нужен был для того, чтобы сделать хорошее, решиться сделать хорошее, и потому он все более разжигал себя, твердя: «Ишь герой! Ишь ретивый! Намазурился в гражданке, море по колено, забыл, куда пришел! На войне пока еще все решают военачальники, пот так пот, батенька, военачальники, вот так вот!»

Наконец он самым решительным тоном заказал телефонный разговор с командующим армией, с тем чтобы самым решительным образом поговорить с ним о деле Карамышевой.

Однако все получилось не так, как думал генерал. Командующий, узнав его по голосу, не дал ему даже слова молвить, весело, не скрывая своего отличного настроения, воскликнул:

— Вы мне как раз и нужны, Владимир Михайлович. Я только что собирался звонить вам. Погодка у вас ничего, отличная? Прекрасно! А на вас есть жалоба, товарищ дорогой, слышите, жалоба!

— Слушаю, товарищ Двенадцатый.

— Что ж это вы даже не поговорите с человеком, все у вас будто дочки, одна она падчерица, а? — Прохоров прикашлянул, не зная, что сказать. — Жалуется, очень жалуется, Владимир Михайлович!

— Кто жалуется, разрешите узнать, товарищ Двенадцатый?

— Есть тут одна. С нами работает, самая молоденькая. Которая напугала нас, помните? — И другим тоном, серьезно: — Пожалели ее, Владимир Михайлович? Строгий арест, гром и молния — и все лишь условно? Узнаю вас, узнаю. Скажите, пожалели?

— Пожалел, товарищ Двенадцатый…

Командующий, помешкав, сказал доверительно:

— Вот дела, и мне жалко. Пусть уж так и останется — условно, бог с нею, а? Хоть и не по-военному как-то…

— Пусть, товарищ Двенадцатый. Только тут есть маленькое «но». Один товарищ требует особого расследования, все облекает в тайну…

— Слышал. Мы поправим его.

— Завел дело, собирает какие-то компрометирующие данные…

Командующий усмехнулся:

— На нее данные? Вот плутовка! Ужель успела что-то натворить! Впрочем, пускай собирает. Это его право.

Я тоже с удовольствием почитаю ее данные, когда соберет. Понравилась она мне, по-честному. А погодка-то, а, погодка-то, Владимир Михайлович! Большое спасибо за отличную работу связи и связистов. До свидания. — И положил трубку.

Разговор этот несколько даже озадачил Прохорова. Откуда у командующего, человека по преимуществу строгого, скупого на слово, а тем более на похвалу, откуда у него вдруг такое участие к Карамышевой, к связистам, к нему, Прохорову? «Рад успешному наступлению, не иначе», — решил генерал. Но дело было не только в этом. Майор Желтухин после гибели Лаврищева передал командующему свой последний разговор с ним о Карамышевой. В обычной обстановке, не погибни Лаврищев, Желтухин, вечно занятый, вряд ли вспомнил бы свой разговор с ним в минуту отдыха, ночью, у телетайпа. Но Лаврищев погиб, погиб необычной, героической смертью летчика, и Желтухин, сам летчик, и командующий, сам летчик, как это и бывает, очень близко приняли к сердцу его гибель и слова Лаврищева о Карамышевой, его заботу о ней восприняли как его последнюю просьбу, которую не выполнить невозможно.

Майор Лаврищев мертвый хлопотал за живых. И может быть, поэтому, да, да, именно поэтому так ярко для Вари сегодня светило солнце.

В четыре часа ее сменила Гаранина. Варя сказала ей:

— Жаркий был денек! — И, только сойдя с места, за которым просидела восемь часов кряду, почувствовала, как устала.

— Три тысячи вылетов! — сказала Гаранина. — В сорок первом у нас на всю армию оставалось пятнадцать самолетов…

В ответ Варя только обхватила ее за плечи и выбежала из аппаратной, столкнувшись в дверях с майором Желтухиным и чему-то засмеявшись. Все тело ее, после долгого неподвижного сидения за аппаратом, наслаждалось свободой, требовало разминки, и она побежала по длинному коридору вприпрыжку. Побежала — и вдруг остановилась, будто что потеряла, оглянулась, в изумлении подняла брови. Но тут же засмеялась и снова побежала вприпрыжку. Это на минуту вспомнился Игорь, вспомнилось все ночное, о чем ни разу не подумала за день. Вспомнилось, и на душе стало еще отраднее. Где-то сегодня Игорь, что делает?

Прибежав в свою комнату, умылась, взяла котелок, ложку, сбегала на кухню, пообедала — и все впереди всех, быстрее всех, и все с улыбкой, и все вприпрыжку. А когда пообедала, оказалось, что делать больше и нечего. Раньше хоть вышивала наволочку, ради этого спешила и торопилась, выкраивая свободное время, а сегодня некуда было торопиться. Варя достала свою вышивку, подержала в руках, разгладила, с тяжелым вздохом снова спрятала под подушку — и почувствовала себя одинокой…