Будьте красивыми

Последние слова танкиста погасили вспыхнувшее веселье. Человек, оказывается, зубоскалил и рисовался потому, что завтра ему в бой, что на душе у него неспокойно: сколько и в самом деле может ходить по пятам удача?

Это поняли все. Не хотел понимать только Пузырев.

— Ну скажи, Геша, скажи, где был тринадцатый удар? — снова пристал он к Шелковникову.

— У тебя в голове — и самый сильный! — внезапно и зло отрезала Саша Калганова.

— А ты уже втюрилась в танкистика? — огрызнулся он. — Красноперочка!..

Варя с Гараниной снова склонились над столом, взяв инструмент. Танкист напомнил Варе не только Игоря, но и то, что Игорю нет и не может быть замены. Он был только один такой на всем белом свете, неповторимый, незаменимый. И это сознание невосполнимости потери, какую она понесла со смертью Игоря, было настолько тягостным, будто у Вари отняли, отрезали половину сердца.

О чем-то своем думала и Гаранина. Думая, запела вполголоса, сначала без слов, потом все более воодушевляясь, и, наконец, Варя услышала, это была та самая песенка, которую только что напевал веселый танкист.

На позиции девушка
Провожала бойца.
Темной ночью простилися
На ступеньках крыльца…

Внезапно осеклась, будто споткнулась, глянула на Варю, и Варя увидела в ее глазах испуг и вопрос. Варя сначала ничего не поняла, и это Елена прочла у нее в глазах, успокоилась, снова принялась за работу, напевая теперь уже более старательно, осмысленно;

И пока за туманами…
И пока за туманами…

тщательно подбирала она верный тон»

И пока за туманами
Видеть мог паренек,
На окошке на девичьем
Все горел огонек…

Теперь испуганно и вопросительно посмотрела на Елену Варя, Что за голос? Откуда такая фальшь, хрипота? У Елены был мягкий, грудной, приятный голос!

Елена еще прилежнее стала щелкать кусачками, продолжая напевать еще старательнее — и еще более фальшиво и хрипло:

Все, что было загадано,
Все исполнится в срок, —
Не погаснет без времени
Золотой огонек.

Бросила кусачки и, пошатываясь, точно слепая, вышла из блиндажа.

— Что с нею? — подойдя, спросил Шелковников. Неожиданно взял Варю за локоть: — Опять фокусничает? Вот генеральша! — И сразу, без перехода, тише. — Скучаешь? — И еще крепче сжал локоть.

Варя отпрянула.

— Геша, господи, сколько в тебе этой… ну, этой — глупости не глупости, а наглости, что ли! Как ты не понимаешь! — Пригрозила: — Отойди! Сейчас же отойди и никогда не подходи ко мне!..

Гаранина в этот вечер была, как никогда, взволнована и теперь уже не искала ничьей близости, даже Вариной. Наоборот, стремилась остаться наедине, куда-то уйти подальше от глаз людских. Варя поняла: ей хотелось остаться наедине, чтобы проверить, попробовать свой голос в полную силу, и не мешала ей. И поздно вечером, когда купы деревьев слились с серым небом и все в лагере затихло, откуда-то с опушки до чуткого слуха Вари донесся сильный, почти нечеловеческий вскрик, который тут же оборвался на самой высокой ноте — и ночь сразу стала еще темнее.

Варя, перепуганная насмерть, со всех ног бросилась на этот вскрик.

Елена лежала на земле без движения. Варя присела к ней и услышала, что она плачет. Сидела, не шевелясь, затаив дыхание, потому что по себе знала: нельзя человеку мешать, когда он плачет. Потом тихо погладила Елену по голове — и так долго гладила, без слов, вкладывая в это всю свою боль за Елену и участие к ней. То, что в эту минуту делалось с Еленой, делалось в жизни не каждый день, делалось впервые за всю Варину жизнь: человек отдал другому человеку самое доро гое, что было у него после самой своей жизни, — дар своего сердца. Не верилось, что Елена теперь не будет петь, что ее дар, ее чудный голос унес Лаврищев. Елена до конца оставалась верной себе: она только дарила людям, ничего не беря от них взамен, и ее медаль «За боевые заслуги», данная ей людьми в обмен на ее дары, в этот миг была даже жалкой — Елена в глазах Вари заслуживала чего-то неизмеримо большего. «Грех, грех будет людям, если они забудут все это, грех, грех!» — думала Варя в каком-то оцепенении, и слезы текли у нее по щекам.

— Пойдем, Лена, пойдем, — наконец сказала она. — Завтра нам с тобой опять дежурить. Может, снова будет солнечный день. Пойдем, Лена…

И Елена послушно встала.

— Ты права, девочка, — сказала она с хрипотцой. — Не отрываться от ведущего. Веди сегодня ты. Я совсем расклеилась…

— Ой, что ты! — испугалась Варя, услышав это лаврищевское слово «ведущий». — Я — вести? Тебя? Леночка, я твоего мизинца не стою. Я за тобой пойду, Леночка, за тобой. И ты не изводи себя. Это пройдет, верь мне! — говорила Варя. — Ты понимаешь, пройдет, пройдет! — повторяла она, не зная, что пройдет — или отчаяние у Елены или хрипота у нее в голосе. Ей просто хотелось подбодрить ее…