Будущая Ева

Но поскольку склонность злоупотреблять человеческим несовершенством свойственна от природы этим тварям, столь же ничтожным, сколь губительным (ибо в принципе их влияние может быть, как уже говорилось, лишь унижающим и, хуже того, заразным), я прихожу к выводу, что чедовеку, попавшему в сети к ним, дано свободное и естественное право — если чудом ему удастся разглядеть вовремя, что за существо сделало его своей жертвой, — ему дано, повторяю, право предать означенное существо смерти без суда и следствия самым тайным и самым надежным способом, при этом без всяких угрызений совести и каких-либо юридических процедур, поскольку ни с вампиром, ни с гадюкой в дебаты не вступают.

Рассмотрим эту сторону дела глубже, это немаловажно. Воспользовавшись несчастным стечением обстоятельств и заметив, что умственные способности моего друга помрачены винными парами злополучного «ужина» (первого, возможно, в его жизни), эта прирожденная хищница чует легкую добычу, угадывает чувственность, дремлющую в нем и пока не пробужденную, ткет паутину из продуманных «случайностей», выслеживает его оттуда, прыгает на жертву, вцепляется в нее, завораживает ложью и хмелем, как велит ей ремесло, — заодно мстит той безупречной, трудолюбивой, чистой, подарившей ему прекрасных детей, той, что ждет дома мужа, впервые в жизни безрассудно запаздывающего, — и вот за одну-единственную ночь паучиха капелькой разъедающего яда подтачивает телесное и нравственное здоровье этого человека.

Наутро, если бы какой-нибудь судья мог допросить ее, она ответила бы безнаказанно, что по пробуждении «этот человек волен защищать себя сам, пусть не возвращается к ней больше»!.. (Она-то отлично знает, чувствует страшным своим инстинктом, что именно этот человек, среди всех прочих, уже не в силах стряхнуть с себя навеянный ею сон, если только не сделает усилия, о необходимости которого не ведает и которое становится все труднее по мере новых его падений, исподтишка спровоцированных ею.) И судье в самом деле нечего будет ответить либо вменить ей в вину. Так, стало быть, женщина эта получит право продолжать свое гнусное дело, неотвратимо и каждодневно подталкивая слепца к пропасти?

Допустим. Но разве тысячи женщин не были казнены за менее злокозненные умыслы? А посему, согласно закону мужской солидарности, если друг мой не учинил справедливой расправы над «неотразимой» отравительницей, мне-то следовало знать, что должен я сделать.

Люди с так называемым современным образом мыслей, то есть разъедаемые самой скептической разновидностью эгоизма, вероятно, вскричали бы, послушав меня:

— Помилуйте, что на вас нашло? Такие приступы нравоучительности по меньшей мере устарели, согласитесь! В конце концов, эти женщины красивы, миловидны; с ведома всех они пользуются этими средствами, чтобы нажить состояние, что в наши дни составляет позитивный смысл жизни, тем более что «формы организации общества» не оставляют им большого выбора в этом отношении. Ну и что? Почему бы и нет? Это великая борьба за существование, нынешний вариант древнего закона «Я убью тебя, чтобы ты не убил меня». Всяк да бережет свою шкуру сам! В конечном счете друг ваш был всего лишь простофилей, да к тому же повинным в слабости, безумии и чувственности, не делавших ему чести; и, вдобавок, «покровителем» он, верно, был прескучным. Бог с ним, requiescat![23]

Ладно. Самоочевидно, что рассуждения эти кажутся разумными лишь потому, что сформулированы расплывчато, а смысла и весомости в них, на мой взгляд, не больше нем но фразах вроде «Дожди нет?» или «Сколько времени?»; вдобавок они доказывают, что красноречивые защитники, сами того не ведая, оказались в том же плену, что и Андерсон.

«Эти женщины красивы?» — хихикают эти прохожие.

Полноте! КРАСОТА — понятие, применимое к Искусству человека и к человеческой душе! Те из наших современниц вольного поведения, которым действительно присуща красота, не производят и никогда не производили подобного действия на таких людей, как тот, о ком я рассказываю, и им незачем прибегать к способам соблазнения, которые, помимо всего прочего, были бы им не к лицу. Они не прибегают к подобным ухищрениям и куда менее опасны; если они и лгут, то не во всем! По большей части они даже наделены простотою, которая делает их доступными каким-то благородным чувствам, даже проявлениям преданности! Но те, которые в состоянии исподлить до такой степени и довести до такого конца человека вроде Андерсона, не могут быть красивыми в приемлемом смысле слова.