И заверяю вас снова, дорогой мой волшебник: если б не ваше предложение — неожиданное, дразнящее ум, фантастическое, — мне, правду сказать, уже не пришлось бы услышать голоса времени, звучащего сейчас откуда-то издалека в бое часов, который приносит к нам рассветный ветер.
Нет! Сама мысль о Времени была мне отвратительна.
Теперь мне дано право взирать на идеальную физическую форму этой женщины как на трофей, добытый в бою, в котором я был смертельно ранен, хоть мне и обещана победа; и вот в завершение всех невероятных перипетий нынешней ночи я решаюсь распорядиться по своей воле этой формой и говорю вам: «Ваш удивительный разум, быть может, даст вам власть преобразить этот бледный человеческий фантом в чудо, которое подарит мне возвышенный самообман, а потому вверяю его вам. И если ради меня вы сумеете освободить священную форму этого тела от недуга, именующегося его душою, клянусь вам, что, в свой черед, попытаюсь — под веяньем надежды, доныне мне неведомой, — быть верным этой искупительной тени.
— Клятва дана! — проговорила Гадали своим певучим и печальным голосом.
Портьеры сомкнулись — блеснула искра; беломраморная плита опустилась вниз с глухим стуком, эхо откликнулось и стихло.
Двумя-тремя быстрыми пассами над лбом спящей Эдисон вернул её к яви, а лорд Эвальд тем временем натягивал перчатки, словно ничего чрезвычайного не произошло.
Проснувшись, мисс Алисия Клери договорила — начав с того слова, на котором ее прервало забытье, внушенное Эдисоном и не оставившее у нее никаких воспоминаний, — фразу, обращенную к молодому человеку:
— …Но почему вы не изволите отвечать, милорд
При столь нелепом обращении губы Селиана даже не скривились в горькой усмешке, которую вызывает обычно у истинных аристократов назойливое повторение их титулов.
— Извините, дорогая Алисия, я немного утомлен, — сказал он в ответ.
Створки окна были все еще распахнуты, звездное небо уже начало светлеть на востоке; в парке песок аллей поскрипывал под колесами подъезжавшего экипажа.
— Кажется, приехали за вами? — проговорил Эдисон.
— Действительно, час уже очень поздний, — проговорил лорд Эвальд, раскуривая сигару, — и вас, Алисия, верно, клонит в сон?
— Да, я не прочь освежиться сном! — отвечала та.
— Вот адрес вашего жилья, туда вас и доставят, — сказал физик. — Я побывал в ваших покоях: вполне комфортабельное пристанище для путешественников. Итак, до завтра, и тысяча добрых пожеланий.
Несколько мгновений спустя экипаж увозил чету влюбленных в оборудованный для них коттедж.
Оставшись один, Эдисон на мгновение задумался; затем он затворил окно.
— Какая ночь! — пробормотал ученый. — А этот мальчик, одержимый своей мистической идеей, этот юный аристократ даже не замечает, что сходство его возлюбленной со знаменитой статуей, точно воспроизведенной ее плотью, сходство это… увы, всего-навсего
Физик вышел в центр лаборатории.
— Сована! — проговорил он вполголоса с особенной интонацией.
Ему ответил женский голос — тот самый многозначительный и чистый голос, который уже отвечал ему накануне, в сумерках; говорившая по-прежнему была невидима.
— Я здесь, дорогой Эдисон. Что вы думаете обо всем этом?
— Результат был таков, что на несколько мгновений ошеломил меня самого, Сована! — сказал Эдисон. — Поистине, я не смел и надеяться на подобное! Сущее волшебство!
— О, это всего лишь начало! — отвечал голос. —
— Проснитесь и отдохните! — помолчав, тихо проговорил Эдисон,
Потом он коснулся кнопки какого-то прибора — все три сияющие лампы разом погасли.
Светился один лишь ночник, озаряя лежавшую поблизости, на столе черного дерева, таинственную руку; золотая змея обвивала ее запястье, и синие глаза змеи, казалось, неотрывно следят из темноты за великим ученым.
III
Теневые стороны славы
Если рабочий не может трудиться двадцать пять часов в сутки, ему у меня нечего делать.
В течение последующих двух недель солнце радостно золотило блаженные пределы Нью-Джерси.
Осень, однако же, близилась; листья могучих кленов Менло-Парка подернулись багрецом, и ветер сминал их пальцами, становившимися все холоднее с каждым рассветом.