Будущая твоя (СИ)

— Мама, я хочу увидеть его. Хочу поговорить с Максимом. Пожалуйста, дай мой телефон, — понижаю голос и смягчаю тон, но не работает.

Антонина Романовна — скала, а не человек. Её не трогают мои слёзы, не трогают просьбы, а я так устала просить. Знаю, родители хотят уберечь меня от целого мира, но зачем мне такая опека, если Максим и есть мир, мой мир. Без него трудно дышать, есть, пить. Я просто умираю. Не физически, нет. Умираю морально, душой.

За день до выписки ко мне в палату приходит полицейский. Мужчина средних лет, одетый как обычный гражданский человек, представляется и показывает удовлетворение. Заручившись поддержкой лечащего врача, он демонстративно разворачивает какие-то бумажки и, зажав между пальцев шариковую ручку, решается устроить мне допрос.

— Карина Владимировна, расскажите, пожалуйста, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Соколовским?

— Я не буду говорить, — цежу сквозь плотно сжатые зубы.

— Считаете, что молчание поможет найти преступников? — выжидающе смотрит, пытаясь понять мои эмоции.

— Моё личное право, как считать. Это не относится к материалам дела.

— Безусловно, — ухмыляется. — Вы имеете право на собственное мнение…

— Спасибо, — обрываю на полуслове, за что получаю удивлённый взгляд полицейского.

— За что?

— Что вспомнили о моих правах. Извините, но я не буду говорить. У меня очень болит голова, — демонстративно тянусь к виску и делаю круговые движения пальцами, растирая кожу.

— Вы понимаете, что рано или поздно вам всё-таки придётся дать показания. В отношении Соколовского возбудили уголовное дело, а за отказ от дачи показаний имеются правовые последствия.

— Я в курсе, господин следователь. А ещё я в курсе, что вы нарушаете мои гражданские права. Из-за тяжёлого заболевания вы не имеете право оказывать на меня какое-либо давление. Я вам всё сказала. Уходите, — отворачиваю голову в сторону и прикрываю глаза. Пусть катится к чёрту. Не буду говорить.

— Хорошо, — соглашается служитель закона, направляясь к выходу. — Поговорим в другой день. Я вызову вас по повестке.

***

Через несколько недель после выписки из больницы отец отправляет нас с мамой в санаторий. Я не сопротивляюсь. Мои нервы давно привели в порядок, сделав из живого человека подобие овоща. Психотропные препараты и успокоительные вливаются в мой организм ежедневно. Бесчувственная кукла — вот, кто я теперь. Не плачу, не смеюсь, не радуюсь, не злюсь. Всё стало таким неважным, серым, скучным и пустым.

Гуляю по парку под строгим контролем мамы. Сажусь на лавочку и бездумно гляжу перед собой, не ощущая никаких эмоций. Меня долго лечили и, похоже, вылечили. Починили тело, а вот душу — нет. Я до сих пор помню о нём, вспоминая каждую секунду. Трудно забыть, трудно стереть из памяти, да я и не хочу забывать, не хочу стирать. Моя клеточная память помнит его образ: каждую частичку, крупицу, абсолютно всё.

— Доченька, пора возвращаться в комнату. Начинает темнеть, — мама легко прикасается к моему плечу и замирает на секунду, видя, что я не собираюсь подниматься с лавочки.

— Я хочу остаться. Хочу немного побыть в одиночестве, — пытаюсь улыбаться, но кроме кривой ухмылки ничего не выходит.

— Тогда я останусь с тобой.

— Мам, я хочу побыть одна, — мама недоверчиво смотрит с высоты своего роста, а затем громко вздыхает.

— Карина, что мне с тобой делать?! Прошел почти месяц, а ты не меняешься. До сих пор думаешь о нём? — отвечаю на вопрос кивком головы, и мама продолжает говорить. — Ладно, время лечит и тебя вылечит. Я оставлю тебя одну, но только пообещай, что ты не задержишься надолго. Я буду очень волноваться.

— Мама, — мне всё-таки удается улыбнуться. — Со мной ничего не случится. Вокруг только сосны и свежий воздух. Думаешь, бандиты с пистолетом прячутся за вот тем фонтаном?

Показываю рукой на небольшой фонтанчик в центре парка, замечая, как мама пытается сдержать свои эмоции. Она смеётся и злится одновременно. Понятное дело, что они с папой боятся меня потерять, но здесь, в санатории, да кому я нужна в такой глухомани?

Мама уходит, оставив меня наедине. Я долго смотрю ей вслед, ощущая внутри какую-то свободу. Наконец-то меня оставили в покое. Пусть ненадолго, но позволили побыть в гордом одиночестве. Я так устала от постоянно контроля, опеки.

"Время лечит", — сказала мама. Что ж, надеюсь, она знает, о чём говорит. Мне ведь совсем не верится, что когда-нибудь всё будет по-другому. Что когда-нибудь я перестану искать в каждом прохожем знакомый силуэт. Перестану вздрагивать, когда звонит телефон и грустно вздыхать, когда на экране светится не тот абонент.

"Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети", — тысячный раз одно и тоже. Я звоню на его номер и с замиранием в сердце жду, а в ответ только противный голос оператора. Но я не устану. Не устану ждать, что однажды в один день я таки услышу знакомый голос, знакомый до каждой клеточки моей души.