Будущее капитализма

Однако социал-демократическое государство все более подпадало под контроль утилитаристского и ролзианского «авангарда»; моральное государство выродилось в патерналистское. Это не имело бы такого значения, если бы новый авангард понимал, что без постоянного возрождения идей общей принадлежности это чрезвычайно ценное наследие будет растрачено. Однако он не только не понимал этого, но и делал ровно обратное. Утилитаристский авангард проповедовал глобализм, а ролзианцы поощряли специфическое групповое самосознание тех или иных «жертв». Постепенно социальная база социал-демократических идей была размыта, и к 2017 году социал-демократические партии всех западных стран потеряли своих избирателей, и под угрозой оказалось само их дальнейшее существование[68]. Понятия, введенные нами в главе 2, помогут нам понять, почему это произошло.

Упадок морального государства: расшатывание социал-демократического общества

Крушение социал-демократии еще более ускорилось тем, что постепенное подтачивание представлений о необходимости взаимных обязательств происходило именно тогда, когда потребность в них становилась все более ощутимой: структурные сдвиги в экономике порождали разлад и неустроенность в жизни все большего числа людей. Ценой впечатляющего экономического роста того времени было усложнение человеческой жизни. Эта новая сложность жизни, в свою очередь, требовала освоения новых, более специализированных профессий, для них требовались высокообразованные люди, а это вызывало беспрецедентный рост высшего образования. Эти глубочайшие структурные сдвиги не могли не повлиять на самосознание людей.

Чтобы понять, почему этот коктейль оказался смертельным для социал-демократии, я хочу предложить некую модель. Любая хорошая модель основана на допущениях, которые упрощают объект и сами не являются чем-то неожиданным, но дают неожиданные результаты. В идеале модель выявляет какие-то моменты, которые, после того как она сформулирована, кажутся очевидными, но до этого нами не осознавались. Обычно модели представляют рядами уравнений, но я попробую изложить свою в нескольких предложениях[69]. Она довольно проста, но понимание того, как она работает, требует некоторого терпения. Наградой за это терпение будут весьма интересные вещи, которые она выявляет. Я начну с некоторых психологических фактов, дополняя их затем кое-какими данными экономической науки.

Мои психологические допущения довольно элементарны, но далеко не так примитивны, как абсурдная патология рационального экономического мужчины. Этот тип вымер еще в каменном веке, и ему на смену (как мы видели выше) пришла рациональная социальная женщина. Моделируя ее поведение, я опираюсь на положения экономической теории идентичности — научного направления, созданного Джорджем Акерлофом и Рэйчел Крэнтон. Предположим, что все мы имеем два объективных момента нашей идентичности: работу и национальность. Идентичность есть источник уважения, которое отчасти обусловливается каждым из этих параметров. Чтобы определить, какую именно «долю» создает каждый из них, предположим, что уважение, обусловленное работой, связано с доходом от нее, а уважение, связанное с национальностью, отражает престиж соответствующей нации. После этого мы вводим момент выбора, который мы назовем значимостью. Хотя эти объективные параметры идентичности — работа и национальность — нам не подконтрольны, мы можем выбирать, какой из них мы считаем самым значимым для себя. «Вес» параметра идентичности, который я признаю для себя более значимым, возрастает — это работает как особая карта в игре: она удваивает уважение, «производимое» тем параметром, на который я положил эту карту. Введение такой «карты значимости» имеет еще одно следствие: оно делит всех нас еще на две группы: тех, кто считает более значимой свою работу, и тех, кто считает более значимой свою национальность. Выбирая более значимый для меня параметр идентичности, я одновременно выбираю ту или иную из этих двух групп. Я извлекаю дополнительную «порцию» уважения из членства в этой группе, и оно зависит от уважения, которым пользуется группа.