Будущее нашего мира. Процветание или гибель?

Его испробовали на протяжении столетий целиком и полностью – в Испании, Франции, Италии. Оно было ответственно за грязь, хроническую чуму и голод средневековой Англии. Оно насаждало чистоту души, но никогда не насаждало гигиену. Католическое христианство имело практически неоспоримую власть во Франции на протяжении многих поколений. Оно было вольно учить, как ему заблагорассудится, и столько, сколько ему заблагорассудится. Оно полностью доминировало в обычной жизни. Католическая система во Франции не могла пожать ничего иного, кроме как ей же посеянного, потому что другим сеятелям сеять не позволялось. Отвратительная толпа кровожадных оборванцев, с которыми мы так хорошо знакомы по картинкам, – последний урожай его режима.

Чем больше католические реакционеры поносят восставший простой народ Первой Французской революции, тем больше они осуждают самих себя. Самое наглое извращение действительности – их хныканье по поводу гильотины и телег с осужденными, как будто те не были чисто католическими произведениями, как будто они внезапно явились извне, чтобы разрушить благородный Рай. Они были последней стадией систематической несправедливости и невежества строгого католического режима. Одна фаза сменяла другую с неумолимой логикой. Марсельеза завершила жизненный цикл католицизма.

В Испании и в Мексике мы тоже видим неоспоримое воспитательное и нравственное господство католицизма, что привело к такому же всплеску слепого негодования. Там толпы тоже были жестоки и богохульны, но католицизм не может жаловаться, потому что сам католицизм их высидел. Священники и монахини, КОТОРЫЕ БЫЛИ ЕДИНСТВЕННЫМИ УЧИТЕЛЯМИ НАРОДА, стали жертвами оскорблений и ярости, церкви были осквернены. И, конечно, если бы Церковь была хоть чем-то похожа на то, чем она себя называет, люди любили бы ее. Они не стали бы вести себя так, будто святотатство – это приятное облегчение проблем.

Но эти католические революции являются лишь образцами одного-единственного типа Революции. Революция не обязательно должна быть стихийной бурей негодования против невыносимых унижений и лишений. Она может принимать совсем другие формы.

В качестве второй разновидности революции, резко контрастирующей с бунтами ярости, которыми закончилось столько периодов неоспоримого католического господства, возьмем то, что можно назвать «революционным заговором», когда некое число лиц берется за организацию сил беспокойства и недовольства и ослабление власти правительственных сил, чтобы вызвать фундаментальное изменение системы. Идеалом такого типа является большевистская революция в России… С известным допуском того, что мы тут несколько упрощаем и искажаем ситуацию. Происходит поначалу систематическая культивация благоприятного для революции общественного настроения, одновременно с подготовкой узким кругом «захвата власти». Довольно много коммунистических и других левых писателей, ярких молодых людей, не имеющих большого политического опыта, дали волю своему воображению, описывая «техники» такой авантюры. Нацистская и фашистская революции тоже стали для них материалом для исследований. Современная социальная структура с ее концентрацией исполнительной, информационной и силовой власти вокруг радиостанций, телефонных узлов, газетных контор, полицейских участков, арсеналов и тому подобного, вполне уязвима для такого захвата. Резкий штурмовой бросок, захват ключевых центров, организованный арест, заключение в тюрьму или убийство возможных противников – и страна оказывается перед свершившимся фактом. Затем следует упорядочивание более или менее упирающегося населения.

Но революция не обязательно должна быть взрывом или государственным переворотом. Той революции, которая вырисовывается сейчас перед нами как единственная обнадеживающая альтернатива хаосу либо непосредственно во время, либо после интерлюдии мирового коммунизма, предстоит осуществиться (если – осуществиться вообще) ни одним из этих методов. Первый слишком риторичен и хаотичен и ведет просто к появлению Защитника и тирании; второй слишком конспиративен и ведет через скрытную борьбу властных личностей к аналогичному результату. Ни один из них ни достаточно прозрачен, ни достаточно разумен, чтобы добиться устойчивой перемены формы и структуры общественных отношений.

Совершенно иной тип революции может быть, а может и не быть возможным. Никто не может сказать, что он возможен, пока не попробуешь, но можно с некоторой уверенностью сказать, что, если он не может быть осуществлен, перспективы человечества, по крайней мере, на многие поколения, безнадежны. Новая революция направлена, по существу, на изменение движущих идей. В своей полноте это – неопробованный метод.