Будущее нашего мира. Процветание или гибель?

Но есть еще одно структурное предположение, которое, возможно, необходимо внести в нашу картину. Насколько мне известно, впервые этот вопрос был поднят очень смелым и тонким мыслителем, профессором Уильямом Джеймсом[39], в небольшой книге, озаглавленной «Моральный эквивалент войны». Он указывал на необходимость концепции долга, наряду с идеей прав, чтобы в жизни каждого гражданина, как мужчины, так и женщины, обязательно было нечто такое, что пробуждало бы одновременно и чувство личной обязанности Мировому государству, и чувство хозяина Мирового государства. Он связывал это с тем, что в любом социальном порядке, который мы можем себе представить, останется множество необходимых услуг, которые никаким способом не сделаешь привлекательными, подобным обычным пожизненным профессии. Он имел в виду не столько быстро исчезающую проблему однообразного труда, сколько такие неприятные работы, как тюремный надзиратель, служитель приюта, уход за престарелыми и немощными, вообще уход за больными, здравоохранение и санитарную службу, некую остаточную канцелярскую рутину, опасные исследования и эксперименты. Несомненно, в человечестве достаточно доброты, чтобы на многое из этого нашлись добровольцы, но имеют ли остальные право извлекать выгоду из их самоотверженности? Его решение – всеобщая воинская повинность на определенный срок. Молодым придется столько служить и столько рисковать ради общего блага, сколько потребуется мировому содружеству. Они смогут выполнять эти работы со свежестью и энергией тех, кто знает, что они скоро будут от них освобождены, и считает делом чести их тщательное исполнение. Они не будут подвержены мертвящему искушению самозащитной реакции в виде расхлябанности и механической бесчувственности, которые одолевают всех, кого на всю жизнь привязывает к этим профессиям экономическая необходимость.

Вполне возможно, что определенный процент этих новобранцев заинтересуется тем, что они делают. Санитар в приюте может решить стать дипломированным психотерапевтом; больничной медсестрой овладеет то любопытство, с которого начинаются великие физиологи; работающий в Арктике может влюбиться в свою снежную пустыню.

Здесь следует отметить еще одну огромную вероятность коллективистского миропорядка – колоссальное увеличение темпов и объема исследований и открытий. Я пишу «исследования», но под этим я подразумеваю ту двойную атаку на невежество, через биологию и через физику, которая обычно известна как «Наука». «Наука» пришла к нам из тех академических Темных Веков, когда люди утешались в своем невежестве тем, что знания во всем мире вообще весьма ограничены, а людишки в шапочках и мантиях расхаживали с важным видом… Бакалавры, которые знали относительно много; магистры, которые знали очень много; и доктора в малиновых мантиях, которые знали все, что можно было знать.

Теперь очевидно, что все мы не так уж много знаем, и чем больше мы исследуем то, что, как нам кажется, мы знаем, тем больше незамеченного прежде будет развеивать наши предубеждения.

До сих пор это дело исследований, которое мы называем «научным миром», находилось в руках очень немногих работников. Я твердо заявляю, что в нашем современном мире, при всех умах, вносивших великий и мастерский вклад в «научную» мысль и достижения, умах уровня лорда Резерфорда, или Дарвина, или Менделя, или Фрейда, или Леонардо, или Галилея, лишь один даже не из тысячи и не из двадцати тысяч рождается в необходимых условиях реализации своих возможностей. Остальные не изучают цивилизованный язык, никогда не приближаются к библиотеке, не имеют ни малейшего шанса на самореализацию, никогда не слышат зова. Они голодают, они умирают молодыми, их неправильно используют. И из миллионов людей, которые могли бы стать хорошими, полезными и энергичными дополнительными научными работниками и исследователями, не используется ни один.

А теперь представьте, как обстояли бы дела, если бы у нас было вдохновляющее образование, овевающее свежестью весь мир, и если бы у нас был систематический, постоянный и все более компетентный поиск исключительных умов… и постоянная, все более обширная сеть возможностей для этого. Предположительно, оживление общественного сознания подразумевает атмосферу возрастающего уважения к интеллектуальным достижениям и более острую критику самозванства. То, что мы сегодня называем научным прогрессом, покажется слабым, нерешительным, неуверенным прогрессом по сравнению с тем, что произойдет в этих более счастливых условиях.