Будущее в тебе

Папироса была выкурена ещё не до конца, когда к штабу подкатила полуторка. Из кабины, с водительского места, не очень торопливо выбрался старший сержант и знакомой походкой, переваливаясь, направился к двери штаба. Увидев меня, он остолбенел и изумлённо захлопал ресницами. Я, выбросив бычок, приняв строгий вид, командирским голосом спросил:

– Товарищ старший сержант, почему одеты не по форме?

В этот момент надо было видеть растерянность Шерхана. Он вытянулся и судорожно стал шарить по своей форме руками. Проверял натянутость ремня, правильность посадки пилотки, ощупывал подворотничок. Я не выдержал и рассмеялся. Только после этого Шерхан немного успокоился и смог сказать:

– Товарищ майор, ого, извините, товарищ подполковник, не доглядел – на мне всё же одето по уставу! Только, если где следы попадания машинного масла, то в этом я не виноват – служба такая. Барахлит масляный фильтр, я уже сколько раз об этом докладывал зампотеху. А он всё – нет на складе новых фильтров, не цаца, поездишь и на этом.

– Да нет, Наиль, дело не в форме и даже не в масляных пятнах, а в шевроне и эмблемах на твоих петлицах. У тебя же там везде «бабочки», а у меня, видишь – перекрещенные пушки. Я теперь, брат, – артиллерист. Вот и у тебя такие же должны быть. Ты с сегодняшнего дня проходишь службу в седьмой противотанковой артиллерийской бригаде РГК, а я, между прочим, её командир.

Эти слова оказались для Шерхана равносильны удару в солнечное сплетение. Он стоял, открыв рот, и шумно заглатывал воздух. Глаза выпучились, в них читалось такое изумление. Ещё бы, ведь вроде совсем недавно мы с ним планировали, каким образом мне лучше скрыться от властей и залечь на дно, а тут вдруг – комбриг. Это же чуть ли не генеральская должность. А я, чтобы Наиль совсем уж обалдел, продолжил:

– Ты теперь не просто обычный шоферюга, а персональный водитель комбрига. И ездить будешь на чёрном лимузине, теперь все драные полуторки будут уступать тебе дорогу.

Я усмехнулся, легонько ткнул его в плечо и добавил:

– Шучу я, Шерхан, никто нам с тобой лимузин, конечно, не выделит, но новенькую «эмку» я тебе гарантирую. Так что, скоро ты получишь свою мечту на тарелочке с голубой каёмочкой!

– Какой ещё тарелочке, – удивился Наиль.

– Эх ты! Совсем закопался в своей груде шестерёнок, даже таких писателей, как Ильф и Петров, не читал! Советую! Там ты узнаешь про «студебеккер» и «Антилопу гну»!

– Не нужно мне никаких гну, тут за день так накувыркаешься, придёшь в гараж, а там уже сидит начгара наш, Зиночкин, а с ним хрен что почитаешь. Он, гад, не пьёт один, а если отказываешься, нагружает так работой, что потом еле доползаешь до своей казармы. Да и читать я особо не мастак, у нас в деревне школа только четырёхлетка была.

– Да, Шерхан! Пожалуй, ты – типичный Студебеккер, и дети твои будут Студебеккерами.

По-дружески потрепав его по загривку, я наконец закончил этот трёп:

– Не боись, товарищ старший сержант, вот разберёмся с немчурой, займусь я твоим образованием. Ты ещё у меня сам автомобили проектировать будешь. Глядишь, они у тебя получше, чем «студебеккеры» будут – это американская марка автомобилей такая.

Поправив на его голове пилотку, я, подтолкнув его в спину, уже строгим командирским голосом сказал:

– Давай, Асаенов, иди, получай свои бумаги. Копаться и балаболить нам особо некогда, нужно действовать. Сегодня мы будем заниматься моими делами, а с завтрашнего дня только бригадными. Вещи свои можешь не забирать. Я договорился с вашим командиром, что пока мы используем полуторку, ночевать ты будешь в их казарме. Всё, Шерхан, вперёд, время пошло.

Когда за Наилем закрылась дверь штаба, я подошёл к теперь уже нашей, пускай и временно, полуторке. Да, видно, судьба её была нелёгкая. Несмотря на свежий слой краски, на железной поверхности кузова просматривались многочисленные следы вмятин и потёртостей. Сразу можно было понять, что эксплуатировали этот автомобиль на все сто, а может, и больше.

Ещё я подумал, насколько же мне легче общаться с простыми людьми, которые не завязаны всей своей жизнью и положением с господствующей идеологией. В обществе, впрочем, как и в армии, среди среднего и младшего командного состава было обычное человеческое общение. Язык живой, насыщенный шутками и прибаутками. У ответственных же товарищей всё было иначе, как будто они жили в другом мире. И литературу они поощряли ту, которая писалась на их языке. Наверное, потомки будут судить об этом времени по официальной, прошедшей цензуру литературе. Будут уверены, что народ, как в армии, разговаривал канцелярским языком, изредка вставляя в свои фразы слова из великой русской классики. А, может, сквозь все преграды времени прорвутся романы Ильфа и Петрова, рассказы Зощенко, поэзия Есенина. Люди прочитают их и поймут, какими мы были на самом деле.