Будущий год

Утром раскопали все цветочные клумбы в саду и нашли немало мертвых тел. Все они были закопаны без гробов. У кого было удалено сердце, у кого печень, у кого почки. У некоторых ничего не было удалено. Очевидно, на дачу заманивали, суля бесплатное обследование и лечение, а потом выясняли, пригодны ли органы будущей жертвы для трансплантации. Впрочем, за ограду не выпускали потом никого. Каждому рано или поздно делали укол, и делала его Ксения.

Доктор Сапс даже не был арестован. Он ведь ничего не знал, он только делал операции. Его мировая слава ничуть не пострадала. К нему приезжали пациенты из-за рубежа. К разным срокам тюремного заключения была приговорена только обслуга дачи. О гениальном следователе Игнатии Бирюкове писали в газетах.

Сразу же после суда Игнатий подал рапорт об уходе со службы. Никто не понял, что он имеет в виду. Рапорт был отклонен. Игнатий упорствовал. Его положили на обследование в психиатрическую больницу. Игнатий настаивал на своем. Он исчез на несколько лет, а потом в мочаловской церкви появился иеромонах Аверьян, в котором прежние сослуживцы узнавали Игнатия Бирюкова.

Общее дело

Шестидесятники никогда не считали Мирослава своим. Как и официальная печать, они отвергали его стихи за эпигонство. Мирослав и сам сознавал, что он подражает Гумилеву, но в глубине души гордился этим, храня верность своему кумиру. На жизнь Мирослав зарабатывал переводами с французского и довольствовался признанием немногочисленных поклонниц. Самой преданной среди них была Люся.

Однажды она пригласила Мирослава к себе на дачу в Мочаловку Люсина дача находилась в знаменитой березовой роще. Люся познакомила Мирослава со своим отцом, которого можно было принять за деда. Он походил на мусульманина, так как его голова была обрита. Старик отказался от редеющих волос, предпочитая плеши голый череп. Он вежливо попросил разрешения послушать стихи Мирослава. Старик ничего не сказал по поводу стихов. Когда стихли восторженные восклицания Люси, он пригласил гостя к себе в комнату.

В этой комнате Мирослава поразило обилие книг, главным образом, сочинений по русской истории. Мирославу бросилось в глаза собрание русских летописей, дореволюционное издание Карамзина, труды Ключевского, Соловьева, Костомарова. «Неужели он все это прочел?» — мелькнула мысль у Мирослава. Кроме книг, на стене красовалась казацкая шашка и горский кинжал. Старик со странной суетливой поспешностью предложил Мирославу кресло, сам он сел напротив него и вперился в гостя пристальным взглядом.

Некоторое время длилось тягостное молчание. Потом старик откашлялся и спросил глуховатым баском:

— Так вас Мстиславом зовут, простите великодушно?

— Нет, я Мирослав!

— Ах, Мирослав! — разочарованно протянул старик. — А лет вам сколько, позвольте узнать?

— Тридцать два года.

— Что ж, тридцать два, так тридцать два, — недоверчиво покачал головой старик — А вообще постойте: действительно вам может быть тридцать два. Простите, а как ваше отчество?

— Ростиславович.

— Значит, Мирослав Ростиславович, а не Мстислав Мстиславович… А я, было, подумал, вы сын генерала Мстислава Мстиславовича Зегзицына. Никогда не слышали про такого генерала? А похожи вы на него, как вылитый.

Нам тридцати двух и не дашь. Мстислав принял дивизию в двадцать четыре года. Вот я гляжу на вас — Мстислав да и только. Вы его стихи читали?

— Нет, свои.

— И стихи у вас похожие, не отличишь.

— Я Гумилева очень люблю, — с опаской признался Мирослав.

— Вот, вот, и он Гумилева любил. Во всем был партии предан, только простить не мог, что Гумилева расстреляли. Помню, когда Сталин объявил Маяковского лучшим, талантливейшим поэтом, он сказал мне: а все-таки лучшим, талантливейшим поэтом был и остается Гумилев. Ведь Гумилева и Бухарин цитировал на Первом съезде писателей. Сам-то я больше насчет Есенина, признаться.

— Так что же, генерал Зегзицын поэтом был?

— Нет, просто стихи писал. Как вы. Ведь Зегзицыны — род старинный, хотя и как бы заштатный, В дружине князя Игоря был юный витязь Мстислав, отрок редкостной отваги. Он в разведку ходил, а потом кричал в роще зегзицей, сигнал подавал. От него и пошел род Зегзицыных. В том роду отец сына непременно называл Мстиславом. Потому-то все Зегзицыны — Мстиславы.

— Никогда не слыхал про такой род. Где о нем прочитать можно?

— А в летописи, не припомню сейчас в какой. Тот Мстислав Зегзица был родом древлянин, родной племянник князя Мала. И любил тот Зегзица княгиню Ольгу, и та тоже на него, говорят, заглядывалась. Князь Мал и убил-то Игоря, чтобы племянник его мог ко княгине посвататься. Сам-то Зегзица в ту пору в отлучке был. Степнякам отпор давал. Рассказывают, будто князь Мал сам за Ольгу сватался, а на самом деле он ее своему племяннику высватать хотел. Но когда Мстислав Зегзица узнал, что князь Игорь вероломно убит, он только прощенья у княгини попросил и счел, что род его навеки проклят. Ольгу благословил он за то, что древлянский град она сожгла. Потому Зегзицыны и держались всегда в тени, и все были воинами, чтобы кровью со своего рода проклятье смыть.

— А генерал Зегзицын?