Буэнас ночес, Буэнос-Айрес

Когда он не появился и на следующий день, я ощутил легкое дуновение паники. Сначала я твердил себе, что мое беспокойство по поводу здоровья Фери-такая же мнительность, как и его собственная: существовало множество причин, по которым учитель может временно отсутствовать. Мои коллеги появлялись, исчезали, некоторые даже появлялись снова, и хотя можно было предположить, что за всеми этими событиями кроется какая-то логика, остальные редко об этом знали. Я позвонил бы Фери, если бы знал номер его телефона, но мы с ним никогда не были настолько дружны, чтобы обменяться coordinees.[77] Я даже сходил бы повидать Фери, если бы мог вспомнить название улицы и номер дома… Рю Марго? Рю Мериго? Дом 21? Или может быть, 31? Я ведь был у Фери всего один раз, да и то год назад.

Я, конечно, мог навести справки в школе, но делать такой официальный шаг мне не хотелось, — все равно что вызвать полицию. Я не был для Фери самым близким человеком-да и ни для кого не был, — а поэтому сказал себе, что выяснять, что с ним случилось, — дело тех (неизвестных мне) людей, кому он дорог.

На третий день, впрочем, я все же обратился к администратору, щеголеватому молодому человеку в галстуке-бабочке, который, чтобы вспомнить имя бедного Фери, стал рыться в картотеке… Фери ушел, сообщил мне администратор. Ушел из «Берлица». Уволился — в тот же самый день, когда ходил на обследование. Не предупредив заранее и не явившись за теми грошами, что ему причитались…

Я ужаснулся. Мне представился Фери, ипохондрик Фери, который наконец услышал страшный диагноз — неизбежный результат всей его жизни, в чем он, несомненно, успел уже убедить себя; вот он выходит из клиники на залитую солнцем улицу, и рядом нет никого, кто сказал бы ему, что не все так плохо, как представляется. Я тут же решил непременно узнать, что случилось с Фери, и попросил Мика помочь мне в этом. Стыдно признаться: я сомневался в его помощи, но, к моему удивлению, Мик сразу согласился. Первым делом нам нужно было сообразить, где искать Фери: надутый красавчик администратор отказался сообщить нам какую-либо информацию. В тот единственный раз, когда я побывал у Фери дома, я старательно следовал его указаниям. Только что это были за указания? Первую часть пути я правда, помнил: на метро до площади Бастилии. Добравшись туда, я узнал широкий, продуваемый всеми ветрами бульвар, по которому шел год назад, выйдя из метро; мне неожиданно вспомнилось, как Фери посмеялся надо мной за то, что я выбрал тогда самый длинный кружной путь. Теперь я решил, что нам с Миком следует идти той же дорогой в надежде, что мои смутные воспоминания о том визите оживут, стоит мне снова увидеть какие-то ориентиры. Что ж, план был разумный, только бульвар оказался ужасно длинным, и я уже начал опасаться, что мы свернули не туда… но тут мне на глаза попалась древняя мастерская по ремонту велосипедов, показавшаяся мне знакомой (в ее витрине стояла рядышком дюжина велосипедов, задравших передние колеса, словно танцуя канкан), а дальше — кафе, меню которого, приклеенное к стеклянной двери, было разукрашено изображениями местных деликатесов (choucroute, omelette aux fines herbes[78] и тому подобных). Оттуда я увидел параллельную бульвару, но гораздо более узкую улицу — рю Фоли-Мерикур. Мы ее все-таки нашли!

Обнаружить нужный дом не было проблемой. Номер его, правда, оказался не 21 и не 31, а 10, но как только я попал на нужную улицу, я сразу все вспомнил. Мы поднялись на третий этаж, и я позвонил в дверь Фери.

Теперь я уже не могу сказать, что ожидал увидеть, когда Фери открыл дверь, но меня еще больше, чем раньше, поразила его хрупкость, его мышиная миниатюрность. Лицо его покрывали прыщи. Когда же Фери заговорил — а сделал он это не сразу, — я обратил внимание на то, что у него усилилась хрипота; этот факт заставил меня осознать, что уже месяца три я улавливал в его голосе почти незаметную одышку, заставлявшую его делать паузы между словами.

Занавески на окнах были задернуты, и в помещении было темно — зачем? Фери пришлось шарить в поисках выключателя настольной лампы, залившей нас троих призрачным голубым светом.

Все это время мы молчали. Фери жестом предложил нам войти, но не поздоровался и не выразил, что было бы естественно, удивления нашим визитом. Пока он в темноте возился с лампой, единственное, что он сказал, а я не мог припомнить ни единого случая, чтобы раньше Фери сквернословил, — было «И почему этот долбаный выключатель всегда не там, куда тычешь своим сраным пальцем?».

— Фери, — сказал я через несколько секунд, — извини меня. Мне действительно очень жаль.

— Ничего, — вяло ответил он, и я усомнился: понял ли он, за что я извиняюсь.

— Я хочу сказать: мне очень жаль, что я не пошел с тобой к доктору. У меня даже причины для этого никакой не было. Так что я действительно виноват.

— Ничего. Выбрось из головы.

Последовало короткое молчание. Потом Мик, в котором любопытство боролось с сочувствием попавшему в беду другу, прямо спросил Фери — что происходит, почему он уволился из школы, что ему сказал врач.