Чуть позже я увижу эту Пальмуху в лесу и подивлюсь тому, что манера работы этой добычливой охотницы была совсем иной, чем привычка моего Буяна прочесывать кругами все доступные для него места. Пальма обычно шла впереди хозяина, держалась на виду и просто так не сходила с тропы. Казалось, что никакая охота ее вообще не интересует: идет и идет она туда, куда направляется ее хозяин. Но вот что-то изменяется: Пальмуха сразу останавливается, сторожит уши, поднимает голову и тут же исчезает с тропы. Останавливаемся и мы, ждем, а там и слышим в стороне короткий взлай нашей собачки: «гав — гав», затем снова «гав — гав» — и так ненавязчиво, так деликатно.
Пальмуха отдает голос на вершину высоченной ели. Присматриваемся и, наконец, видим белку, прижавшуюся к стволу дерева. Выстрел. Зверек на земле. Пальмуха подскакивает к нему, убеждается, что он не собирается никуда скрываться, и отходит в сторону…
И снова тропа, снова впереди нас потихоньку катит и катит себе наша Пальмуха и снова, что-то учуяв, узнав, скрывается в чаще и оттуда опять подает голос: мол, пожалуйте, еще одна белка.
Не знаю, может быть, такая манера работы, которую демонстрировала мне собачка-добытчица из вологодской деревни Дюрбениха, кому-то из наших столичных мастеров и не приглянется, но я работой Пальмухи был покорен и теперь мечтал только о такой собачке. И Бог в конце концов услышал мои молитвы. После Буяна, Бурана, Шихана, после зверовых западносибирских лаек судьба подарила мне премилое существо, русско-европейскую лаечку Лапку, которая работала в лесу так же аккуратно, так же точно, как собачка Вениамина Александровича. И охота с моей Лапкой была не охотой, а наслаждением.
А пока, до встречи с Лапкой, мне предстояло долго и трудно добиваться от своих зверовых по природе собак старательной работы по все той же мелочи, вроде белок и глухарей.
В ответ на все мои вопросы по части белок, присутствие которых по окрестным местам мы с Боцманом сегодня так и не смогли обнаружить, Вениамин Александрович, сам очень заинтересованный в охоте за этими зверьками, поведал нам следующее.
Да, действительно, сейчас в лесу белки нет совсем. Не показалась белка в этом году и ко ржаному снопу, хотя шишка на елке есть, уродилась. Но белки, которые показываются здесь в то время, когда убирают рожь, не остаются на зиму, а уйдут куда-то дальше — это ходовые зверьки. А ждать надо белку на овсяной сноп. Если белка явится на овсяной сноп, то есть к тому времени, когда начнут убирать овес, то такая белка уже никуда скоро не уйдет. Вот тут-то и радость нашим охотникам: дождутся, когда белка оденется в зимнюю одежду, и начнут свой промысел-добычу.
Срок овсяного снопа уже вроде бы и наступил — овес уже начали убирать с полей, а вот белок пока не видно, хотя корм для них, еловые шишки, есть.
Но бывает тут и такое: выпадет урожай на еловую шишку, а белка так в этот год и не придет. Тогда смотри по еловым вершинам птиц-клестов. Если много в лесу клестов, значит, много накидают они на землю еловых шишек — всю сорванную шишку клест никогда не вышелушит, уронит ее на землю. Здесь шишка в целости и сохранности и пролежит под снегом до следующего года — и станет тогда зрелая еловая шишка именоваться паровой. И семена в ней все сохраняются, это только из тех шишек, что останутся на ветках, семена разлетятся по весне. Вот на такую паровую шишку, что как бы заготовили впрок, сохранили птицы-клесты, и явится уже на будущий год белка, обязательно явится.
А что будет в этом году? Бог его знает. Ждать надо…
И мы ждем. Ждет и Вениамин Александрович и вместе со своей Пальмухой нет-нет да и заглядывает в лес и возвращается тоже ни с чем — пока Пальмуха ни разу не подала голос по белке. Так что скорей всего нам с Буяном никакая белка в этом году не встретится.
Я, конечно, расстраиваюсь, но мой Буян никак не собирается унывать — он по-прежнему носится по тайге, кого-то разыскивает и в конце концов находит и останавливает лося-быка, а там, день спустя, оповещает нас громким, злым лаем, что отыскал он в тайге совсем серьезного зверя.
Первое, что мы сразу предполагаем: Буян загнал на дерево рысь! И тут же опускаем в стволы своих двухстволок по паре патронов с картечью.
Буян по-прежнему продолжает зло и громко отдавать голос, и отдает голос он определенно куда-то вверх, то есть работает по зверю, сидящему на дереве. Мы осторожно подходим к тому месту, где наша собака держит рысь, и, конечно, помним, что стрелять рысь, которую собака загнала на дерево, надо очень точно, по месту, чтобы раненый зверь, оказавшийся на земле, не поранил собаку — такая встреча может окончиться для собаки плачевно.
Мы уже видим нашего Буяна — он чуть в стороне от дерева, высоко поднятая голова и все тот же злой, частый, неукротимый лай. Приглядываемся к дереву, ищем рысь, но пока не находим. И наконец обнаруживаем кота, обыкновенного домашнего кота, плотно прижавшегося к суку.