Буйная Кура

- Если вы захотите, сможете сделать очень многое. Никто не осмелится противоречить вам. Разъясните крестьянам пользу просвещения, уговорите их, пусть пошлют своих детей в Гори.

- Очень хорошо мы поговорили. Теперь мне ясна ваша цель.

Молла сузил глаза и некоторое время помолчал. Он глядел не на Алексея Осиповича и не на Ахмеда, но куда-то мимо них, вдаль.

- Боюсь, что не смогу вам ничем помочь.

- Почему же, молла Садых?

- Могу ли я, молла, своими руками отдать детей в распоряжение нечестивцев? Вы хотите, чтобы они уехали из села, а потом они повесят на шею крест, наденут на голову фуражку или шляпу, свернут с дороги пророка. И вы хотите, чтобы я стал в этом деле вашим помощником? Ваша цель - не помощь нашим детям, не забота о них. Вы враги ислама. Вы хотите заставить наших детей изменить ему, оторвать их от нас, обратить их в неверных.

- Если бы образование означало измену религии, то шейх Тифлиса в первую очередь восстал бы против нашего дела, а моллы Шуши и Шеки не протянули бы нам руку помощи. В Коране Магомеда завещано изучать науки.

- Науки, да не ваши.

- Какие же еще, молла Садых? Наука есть наука.

- Нет, у нас есть своя наука, мы учим наших детей посвоему.

- Только сейчас мы видели, как вы их учите.

Молла Садых поморщился, словно ему наступили на ногу. Теперь и внешнее спокойствие изменило ему. В глазах просверкнули искорки гнева.

- Лучше всего, если вы не будете вмешиваться в наши дела.

- Хотите или не хотите, а вмешиваться нам придется, у нас нет другого выхода.

6

Холм посреди села, осененный ширококрылым тутовым деревом, повидал многое. Перед отъездом в горы, на эйлаги, перед жатвой собирались гейтепинцы на этом холме, чтобы держать совет. Обычай укоренился давно. Когда нужно было решить какой-нибудь трудный вопрос, касающийся всего села, когда нужно было решиться на какой-нибудь совместный поступок, мужчины сходились на это место и в шумной сходке находили правильное решение.

Многое повидал этот холм. Юноши, не поделившие что-либо, по горячности пускали в ход кулаки. Иногда обнажались и кинжалы, и тогда проливалась кровь. Сколько людей клялись здесь в своей невиновности, положив руку на священный Коран, сколько людей, находившихся в кровной вражде, помирились здесь, сколько семей распалось, сколько семейных очагов было слажено!

И теперь собрался на холме весь народ. В глазах у каждого можно было заметить интерес и тревогу. Все горели одним желанием узнать, в чем суть разговоров, которые вот уже три дня смущают сердца правоверных, откуда и зачем появился этот русский с козлиной бородкой, что ему надо в мирном мусульманском селе.

Молла Садых произнес в мечети слова, которые внесли сумятицу и растерянность в умы и сердца правоверных. Заветный холм гудел, как растревоженный улей.

Джаханцар-ага тоже пришел сюда. Он расседлал своего коня - и пустил пастись неподалеку, на зеленом лугу. Сам он стоял, прислонившись к грубой, рубцеватой коре того самого тутового дерева, которое осеняло столько десятилетий, а может быть, и веков то шумливые, то степенные сходки гейтепинцев. В руке у него была неразлучная винтовка.

Джахандар-ага чувствовал себя не в своей тарелке. После происшествия в доме с Мелек, а потом и с сыном он впервые появился на людях. Больше всего он досадовал на то, что и лодочник Годжа был здесь. Как ни старался Джахандар-ага не смотреть в сторону невольного своего врага, на того, кто и так едва жив, все же он еще раз посмотрел на своего свата. Чувство, похожее на жалость, шевельнулось в душе гордого и сильного мужчины. Лодочник, который всегда своим балагурством смешил и веселил народ, сидел теперь, словно опущенный в воду. Зачем аллах подарил ему дочь? Лучше бы кинул камень на голову. Что делать с дочерью такому бедняге? Он и сам знает, что никто не придет к его порогу мириться и открыто породниться перед всем селом, перед всем народом. Родственничка аллах послал. Взгляд невольно останавливался на старике, сидящем смиренно на земле, подобрав под себя ноги.

Спина старика совсем согнулась, одет он был в лохмотья, седая борода свалялась, словно шерсть у паршивой овцы, глаза глубоко запали, слезились и были грустными. Джахандар-ага еще раз в душе обругал Шамхала. "Чтобы у тебя так же согнулась спина, чтобы и ты ходил в таких же лохмотьях. Погляди, с кем ты породнился, кого выбрал себе опорой. Что мне теперь делать? Подойти к нему и помириться с ним? Да разве он человек, с которым можно враждовать? Мужское ли дело поднимать руку на такого беднягу?.."

Джахандар-аге стало не по себе. Чтобы рассеяться, он вытащил из бокового кармана чохи серебряную табакерку. Открыл ее, прижав пальцами левой руки. Вытащил папиросную бумагу, ухватил щепотку умятого крышкой табака. Тонко и длинно нарезанный табак тянулся в пальцах. Джахандар-ага оборвал его. Положил на бумагу, скрутил толстую папиросу. С щелчком захлопнул табакерку и положил в карман. Кремнем зажег трут. Прикурил папиросу, сделал глубокую затяжку. Беловатый дым закрутился в пышных усах.