Буйный бродяга 2014 №2

Один из солдат внезапно завопил что-то нечленораздельное и бросился прочь из храма. Паппас и солдат рядом с ним закричали на беглеца, но парень даже не подумал остановиться. Сержант вскинул винтовку, прицелился в убегающего дезертира, но тут же опустил оружие и пожал плечами.

— Будь я проклят, если стану винить его, — услышал Константин его бормотание.

Солдат, все еще стоявший на коленях, поднял глаза, чтобы посмотреть на Константина, но тут же опустил их, как только его взгляд встретился со взглядом императора.

— Христос, помилуй нас, — пробормотал он, крестясь снова и снова. — Это Marmaromenos Basileus! — добавил он, и другие присутствующие услышали его слова.

— Кто? Что? — одновременно спросили Константин и Яннис Паппас.

— Поднимись с колен, Георгий, и рассказывай, если ты что-то знаешь об этом, — добавил Паппас.

— Мраморный Император, — повторил Георгий, поднимаясь на ноги. — Разве ваша бабушка не рассказывала вам об этом, сержант? Последний император, который погрузился (моя бабушка говорила, что в стену, но это не верно) в мраморный пол Святой Софии в тот самый день, когда Город пал. Он не должен был вернуться обратно, пока…

— …Константинополь снова не окажется в руках христиан, — вмешался Константин. — Об этом была моя молитва. — Теперь была его очередь осенить себя крестным знамением, медленно, смиренно, со всем почтением к полученному дару. — И Господь услышал меня. Как долго я спал?

— Пятьсот пятьдесят лет, — мягко сказал Георгий.

— Ты, должно быть, шутишь! — изумился Константин и машинально ощупал себя. — Нет, не шутишь. Я вижу, что нет.

Императору показалось, что от божественного дара повеяло холодом. Прошла целая эпоха, пока он пребывал в забвении. Неудивительно, что эти люди выглядят и говорят так странно! Константин перекрестился снова.

— Бабушкины сказки! — Паппас попытался вложить в свои слова как можно больше презрения, но обнаружил, что это не так легко сделать, когда император Византии стоит прямо перед ним.

— Сержант, что мы будем с ним делать? — тихо спросил Тасо Киапос.

Это был хороший вопрос.

— Дай мне подумать, — сказал Паппас, и это означало, что у него нет хорошего ответа. Он смотрел на Константина Палеолога, и ему хотелось верить, что этот человек — сумасшедший, безумец; что он совершенно случайно нацепил древнюю кольчугу; что он совершенно случайно забрел в Святую Софию в разгар сражения; и что этот безумец действительно верит в то, что он император и самодержец ромеев. Сержант покачал головой. Проще было поверить, что этот человек действительно тот, за кого себя выдает, чем в совпадение всех этих случайностей.

— Господин, — Георгий Николаидис обращался не к своему командиру, а к императору. — Господин, теперь, когда Всевышний вернул вас к нам, как вы собираетесь поступить?

— Возьму то, что принадлежит мне по праву, — немедленно ответил Константин, как будто ни о чем другом не думал. Скорей всего, так оно и есть, решил Паппас.

— Возьму власть в свои руки, — продолжал император, — во славу Господа, Который позволил мне увидеть этот день. Не сомневаюсь, что властелин, который правит вами сейчас, немедленно уступит свой трон, как только узнает о моем чудесном возвращении.

Паппас живо представил себе картинку: министры социалистического правительства в Афинах простираются ниц перед византийским императором. Он начал было смеяться, но смех застыл на его губах. Даже теперь, два поколения спустя, слишком многие из его соотечественников жаждали получить царя; и еще больше было тех, кто являлся, как Николаидис, добрым сыном православной церкви. В конце концов, Константина услышат, к нему прислушаются.

Ничего хорошего в этом не было. Социалистическая Греция нашла много общего с Советским Союзом, и две страны смогли работать вместе. Греция, взбудораженная потенциальными сторонниками Константина, перестанет быть привлекательным союзником. И это может навести русских на мысль заявиться в Грецию, чтобы "оказать помощь в восстановлении порядка". И, между прочим, византийские императоры, как знал Паппас из прочитанных книг, были действительно самодержцами — еще более радикальными в своем авторитаризме, чем проклятые Черные Полковники.

— Над нами нет одного властелина, — ответил сержант императору. — В наши дни Греция стала демократией.

— Демократия? — Константин использовал то же слово, что и Паппас, но понял его по-другому. — Власть толпы, власть черни? И как долго вы страдаете от этого?

— Свыше тридцати пяти лет, — поведал Паппас.