Буйный бродяга 2016 №5

На мне синий журналистский бронежилет с замазанными буквами TV и темными пятнами крови на груди. Его сняли с трупа, похоже, где-то возле областного УВД — там был самый жесткий замес. Жилет очень удобный, в самый раз мне по фигуре — его владелица была, похоже, достаточно миниатюрной женщиной, но меня все равно иногда передергивает, когда начинаю представлять ее смерть. В первый день, когда командир по прозвищу Ваня-контрабас раздавал нам амуницию, я наотрез отказалась щеголять в шмотке с мертвецкого плеча. Дядя Ваня, как ни странно, не стал материться, а только положил рядом армейский доспех, в который можно было засунуть пятерых таких как я: выбирай, мол, у тебя всегда есть альтернатива. Сами понимаете, деваться было некуда. Пятна крови мы с мамой выводили дня два, да так до конца и не вывели. Мама, кстати, была изначально против моего вступления в милицию. Не помог даже тот аргумент, что нас дважды в день бесплатно кормили в перерывах между занятиями и дежурствами, — голод еще не схватил страну за горло достаточно цепко. Сошлись мы с ней на том, что служба революции — это только до первого сентября, а осенью я обязательно пойду в школу заканчивать одиннадцатый класс. Я дала это обещание тем более легко, что понимала: так просто все не заканчивается. Какая к черту школа, какие логарифмы и интегралы, когда классовая война на дворе?

Я еще не знала, что в школу смогу вернуться только четыре года спустя, когда не будет ни мамы, ни большинства моих одноклассников, ни самой школы, да и от города, каким я его помнила, останется не так уж много. Но пока я ехала в автобусе, набитом вооруженными рабочими, студентами и типами совсем неопределенного классового положения, которые были в этом городе единственной вооруженной защитой новой народной власти.

На самой окраине города находилась в то время одна оптовая база Виктора Орлова — отставного полковника внутренних войск и по совместительству местного фюрера «Черных крестов». Господин этот был объявлен вне закона буквально на следующий день после революции, а его имущество было сразу же национализировано. Национализация выразилась в том, что к складам, забитым бытовой техникой, приставили охрану, да и забыли про них до поры до времени — холодильники, в отличие от банков и заводов, вовсе не просят немедленного внимания к своим проблемам. Однако Орлов ничего не забыл, и одним прекрасным утром десяток боевиков нагрянули на базу, расстреляли милиционеров и спокойно, не торопясь, стали загружать самый ценный товар в две подогнанные фуры, планируя сжечь все остальное. Мы об этом, разумеется, тогда не знали, просто реагировали на сигнал — нападение неустановленного числа бандитов с автоматическим оружием. И вот, когда мы миновали ротонду, свернув налево, в частный сектор, меня накрыло с головой чувство недоумения и обиды. Я смотрела вокруг себя — и видела как попало экипированных и чем попало вооруженных вчерашних мирных граждан, которые считали себя революционной властью и вооруженным народом. И я сама, Гериева Марьям Зауровна, тридцать третьего года рождения, школьница, взяла на себя вселенскую ответственность, которая даже профессиональным и книжным героям не всегда по плечу. Ответственность — вселенская, но убивать и умирать через несколько минут я должна буду по такому ничтожному поводу, как судьба нескольких десятков микроволновок и холодильников. Где, спрашивается, логика? Тягостно и странно это все...

Размышления мои прервала прошившая лобовое стекло автоматная очередь. Нас ждали, разумеется, хотя и не так быстро и не в таком количестве. Орлова погубила уверенность в том, что в городе по-прежнему продолжает твориться анархия в обывательском понимании этого термина. Хотя нет — его погубила мстительная жадность: умный враг не стал бы цепляться за «кровно заработанный» кусок, а подался бы на юг, в Ростов или Севастополь, где собирались силы контрреволюции под имперскими флагами, — чтобы вернуть свою собственность уже с процентами. В результате и произошла эта нелепая и кровавая перестрелка, вошедшая в историю города как «битва за холодильники».