Но нет — револьвер и бомба были вне конкуренции что у европейских
анархистов, что у наших народовольцев. И хорошо еще, если бомба: Кравчинский и вовсе заколол Мезенцова кинжалом, словно какой-нибудь Равальяк — Генриха Четвертого. И это называется конец девятнадцатого века! Инерция человеческого сознания представляла убийство царя или жандарма как некий религиозный акт, в ходе которого и сам террорист обязан
погибнуть — и почти всегда погибал. Идея о том, что убийство это можно
поставить на поток, что можно отстреливать царей и президентов, словно
бешеных собак, была для революционеров старой закалки совершенно
крамольной. Даже бурская война ничему никого не научила.
Однако все случается когда-нибудь в первый раз. Наш любезный хозяин примечателен не только своим многолетним сотрудничеством с охранкой, но и тем, что с чердака его дома открывается роскошный вид на известный нам перекресток. На это наша надежда. И еще на твою меткость.
— Я не держала винтовку в руках полгода. И у меня будет всего одна
попытка, верно?
— Если этот выстрел удастся, он опрокинет существующий миропорядок. Я уверен, наш метод возьмут на вооружение революционеры всего мира. Мы загоним хозяев жизни в их дворцы, так что они носа не посмеют
высунуть на открытое пространство. Мы наведем на них такой страх, что
любой буржуа будет выходить на улицу разве что окруженный охраной с
пуленепробиваемыми щитами в руках. Мы унизим их, превратив в дичь, в
живые мишени, в зайцев и куропаток...
— ...Но жить будем по-прежнему при царе. Романовы плодовиты, всех
не перестреляешь, — грустно вздохнула Аля.