Буйный Терек. Книга 2

Вечером в сторону Бурной ушел конный отряд в триста человек и горская пехота на подводах, арбах и русских телегах. Сам Гази-Магомед, оставив в Тарках и Парауле по десяти мюридов, ночью выступил в поход. Народ уже знал, что все грозное воинство мюридов двинулось к Бурной, знали об этом и русские, которым лазутчики и мирные горцы донесли о плане имама.

Гарнизон русской крепости, оттянув посты и укрепив форпосты и блокгаузы, не спал всю ночь, ожидая штурма. Канониры сидели у пушек с тлеющими фитилями; стрелки заняли бойницы и брустверы на стенах крепости, казаки вошли в Бурную, усилив ее гарнизон, но мюридов не было. Не было их и на следующий день, хотя казачьи разъезды обнаружили на дороге конные группы горцев, быстро исчезнувших в пыли. И только на четвертый день комендант крепости полковник Федотов понял, что имам одурачил его. За эти дни он скрытно прошел к Темир-Хан-Шуре и внезапным ночным боем атаковал и взял урочище Чулекескенд, вырезал находившуюся там и не ожидавшую нападения роту егерского полка, захватив три фальконета и более ста ружей.

Из Темир-Хан-Шуры, расположенной всего в десяти верстах от Чулекескенда, на помощь своим товарищам форсированным маршем пошли два с половиной батальона егерей с четырьмя пушками и пятью сотнями казаков.

Не доходя до урочища, они натолкнулись на все воинство имама. Произошел бой, в котором горцы разгромили русский отряд, зарубили свыше двухсот казаков, захватили два орудия и три сотенных значка. Остатки егерей и казаков в панике и беспорядке еле спаслись бегством в Темир-Хан-Шуру.

Гази-Магомед рассчитал, что начало газавата должно быть победным, что идти на крепость и пытаться взять ее штурмом — сложно и может привести к неудаче не только военной. И он оказался прав. Две победы над русскими, бегство шамхала из Тарков, захват орудий и пленных мгновенно наэлектризовали горцев. Даже колеблющиеся аулы примкнули к газавату. Из Табасарани, из-под Дербента и даже из далекого Елисуя стали прибывать конные добровольцы, пожелавшие вести газават с русскими.

Так победно и широко началась кровавая и жестокая война на Кавказе.

Глава 5

Служба при Управлении по восточным делам Главного штаба была необременительной и скорее походила на синекуру, оставляя много свободного времени Небольсину, не знавшему, чем заполнить его. Пользуясь свободой и бездельем, он дважды съездил в Тамбовскую губернию в свои деревни Ряжево и Иванники, повидался с управляющим, освободил от тягот крестьян и уже подумывал освободить вовсе ряд семейств, но осторожный и дальновидный Модест Антонович предупредил его:

— Пока воздержись. Совсем недавно было четырнадцатое декабря, и в памяти царя еще свежи воспоминания. К тому же ты сейчас забыт и Паскевичем и Бенкендорфом, не напоминай им о себе. А доброе дело можно сделать и позже.

И как же благодарен был Небольсин шурину за этот совет, когда разыгрались события, вернувшие его на Кавказ!

— Замбони приятна, но не оказывает на мои чувства восторга. Шоберлехнер, которую я слушал два дни назад, пела Рози в опере-буфф «Деревенские певицы» куда как лучше, — идя рядом с Соковниным, сказал улан Киприевский.

— Это, мон шер, только потому, что Шоберлехнер «куда как», — передразнил Соковнин, — моложе и авантажнее Замбони. Что же касается молвы, то даже «Северная пчела» и та находит, что мадам Замбони украшает собою Италианскую оперу нашей столицы.

— Да это ж позор — ссылаться на мнение господина Булгарина, — возмутился Киприевский и в волнении замахал руками.

Офицеры вышли на улицу.

— Еще рано, всего девятый час. Не пойти ли к Андрие, — предложил Киприевский.

— Что ж. К Андрие так к Андрие, — охотно согласился Соковнин. — Как вы? — обратился он к Небольсину.

— К вашим услугам, господа, хотя никогда не бывал в этом почтенном месте…

— Тогда идем. Быть в столице и не отобедать у Андрие — значит не посетить самую замечательную ресторацию Петербурга.

Они не спеша пошли к Малой Морской улице, на ходу раскланиваясь со знакомыми и отдавая честь встречным офицерам.

— А кто сей Андрие? Признаюсь, проведя последние годы на Кавказе, я отстал от привычек света. Знаю только, что он француз, ресторатор и добрый человек, — сказал Небольсин.

— Французский буржуа, добрый парижанин, интендантский офицер, взятый в плен в тысяча восемьсот двенадцатом году где-то возле Малоярославца. Прекрасно кормит, недорого берет, кредита не открывает, а ко всему у него лучшие устрицы и хорошее вино, — пояснил Киприевский.

— И самое веселое и оживленное общество. Бывают и дамы, — добавил Соковнин. — Ресторацию эту посещают и любимцы муз — Жуковский, Вяземский. На днях я видел там зело подвыпившего Дельвига. Он о чем-то спорил с Булгариным. Оба горячились, а Пушкин подзадоривал их, весело смеясь над обоими.

Они дошли до Невского и повернули на Морскую. Дощатый тротуар поскрипывал под ногами. Иногда проезжали кареты, встречались пешеходы, в большинстве своем мелкие чиновники, старухи салопницы, солдаты.

— А вот и наш обетованный рай, — указывая на большой дом, сказал Киприевский.