Букелларий

Интересно было почувствовать себя в шкуре тех, на кого нападал. В темноте мавры казались плотной массой, заполнившей улицу во всю ширину и как бы скользящей стремительно в нашу сторону. Если бы не стук копыт, впечатление было бы и вовсе жутким. Я закрылся щитом и перенес вес тела на левую ногу, выставленную вперед. Мавры врезались в нас с такой силой, что смели почти всех в первых двух шеренгах, а кое-кого и в третьей. Рядом со мной вдруг вырисовалась темная конская морда, оскалившая крупные зубы, показавшиеся мне снежно-белыми, хотя у лошадей они всегда желтоватые. Я на инстинкте кольнул саблей снизу, как бы желая, чтобы конь закрыл рот. Он вскинул голову и, видимо, попробовал взбрыкнуть, но в толчее не получилось. Я увидел перед собой ногу в светлых штанах, или это туника была обмотана вокруг бедра, и нанес короткий, резкий удар, разрубив ткань и плоть под ней. Тут же кто-то, возможно, раненый, долбанул меня чем-то по шлему, отчего в ушах зазвенело. Наудачу я ткнул острием сабли вверх и вперед, попал во что-то мягкое, надавил сильнее — и почувствовал, что тело падает с коня вправо, от меня. Опустив немного щит, увидел перед собой морду другого коня с белой отметиной между глаз, которые я не разглядел, но почувствовал взгляд, переполненный ужасом. Оттолкнув морду щитом, я протиснулся между лошадьми и вогнал острие сабли снизу вверх под грудину мавру с густой черной гривой, заплетенной над ушами в тонкие косички, и одетому лишь в светлую тунику. Он был без доспехов и щита, но с коротким копьем, которым орудовал быстро, умело, коля кого-то, находившегося по другую сторону коня. Мавр тут же выронил оружие и двумя руками закрыл рану. Спата одного из моих подчиненных отсекла ему правую руку выше локтя и вошла в тело сантиметров на пять. Тут же чье-то копье воткнулось в лицо и отшвырнуло мавра назад, выкинуло из седла. Позади его лошади было пусто. Скакавшие за ним прорвались правее меня. Они, наверное, решили, что удача на их стороне, что спаслись, но в тоннеле нарвались на отряд франков, спешивших в город, которые и порешили их.

— Вот теперь можно идти к центру! — подрагивающим от волнения голосом произнес я, вытирая саблю о светлую тунику одного из убитых врагов.

Мы пошли плотной группой вместе с пехотинцами, добившими конных мавров. Неподалеку от центральной площади я увидел слева вполне себе приличный двухэтажный дом, большой и ухоженный. В таких живут справные хозяева, которые по определению не бывают бедными.

— Остановлюсь здесь, — показав на этот дом, сообщил я соратникам.

Створки высоких деревянных ворот были приоткрыты. Видимо, кто-то распахнул их, выезжая, а потом они сами прикрылись малость. Открыта была и дверь в конюшню. Заходить в нее и проверять, есть ли там еще лошади, не стал. Во время боя разогрелся, забыл о холоде, а, пока шли по улице, успокоился и опять замерз. Пальцы даже в кожаных перчатках были непослушными, гнулись с трудом.

Дверь в дом была прикрыта, но не заперта. Я повесил на ней свой щит снаружи, чтобы франки знали, что здесь занято. Внутри стоял умиротворяющий запах семьи. На первом этаже было темно и тихо, а на втором слышались тихие, осторожные шаги. Я поднялся туда по деревянной, поскрипывающей лестнице и увидел в дверном проеме третьей, самой дальней комнаты молодую женщину с распущенными светлыми волосами, одетую в белую длинную тунику и босую. Она держала в руке бронзовый светильник в виде цветка лотоса и смотрела на меня испуганно. Несмотря на гримасу страха, мордашка была симпатичная. Некоторых женщин невзгоды делают привлекательнее.

— Где твой муж? — спросил я.

— Убили мавры, — тихо ответила она.

— Тогда пошли спать, — предложил я.

В комнате была широкая кровать с двумя большими подушками. Обе были примяты. У стены справа от входа стоял закрытый сундук из темного дерева, на ровной крышке которого лежали мужские кожаные штаны и безрукавка, вышитые разноцветными нитками. Такую одежду обычно носят берберы. Я скинул ее на пол и начал, снимая с себя, складывать на сундуке свою.

— Задуй светильник и ложись, — приказал я женщине. — До утра нас не будут беспокоить.

Мне показалось, что пуховая подушка и перина еще хранили тепло того, кто лежал на них до меня. Может быть, это был именно тот, кого я убил у ворот. Зато в женщине следов не наблюдалось. Влагалище было сухим и тугим. Наверное, женщине не очень приятно, если ни сказать больно. Что ж, потерпит. Такова бабья доля — терпеть и унижаться.

65