Букет из Оперного театра

Руководство толпилось возле гримерной, а заведующая хозяйственной частью, пыхтя, пыталась открыть двери запасным ключом. Она колдовала над ней некоторое время, когда дверь вдруг открылась с жутким скрипом, и в коридор вырвался странный запах — словно сладковатый, приторный запах гниющих цветов.

Руководство ворвалось внутрь комнаты, следом проникли несколько особо настырных балерин. Женский крик, истошный женский крик, полный тоски и страха, повис в воздухе, а по толпе пролетела нервная дрожь.

Крик оборвался на резкой ноте. Раздался звук, словно кто-то упал. Чей-то голос завопил: «Скорее, нюхательная соль!» Расталкивая спины, Тане удалось ворваться в глубь гримерной.

Зрелище, открывшееся ее глазам, было из числа тех, что остаются в памяти до конца жизни. А потом настойчиво возвращаются в кошмарных снах.

На диване, большом диване, обитом алым плюшем, украшением гримерной, лежала Ксения Беликова, облаченная в воздушный белоснежный пеньюар. Волны мягкого шифона трепетали в воздухе, подхваченные сквозняком из раскрывшейся двери. И казалось, словно одеяние пытается поднять ее в воздух — невесомую красавицу со страшным отталкивающим лицом.

Распухшее, с закрытыми глазами, оно было багрово-черным. На шее был отчетливо виден затянутый несколько раз шелковый черный чулок. На груди же ее, на животе, на ногах были разложены синие орхидеи, уже не первой свежести, чуть привядшие, некоторые были даже полусгнившими. Цветы ярко выделялись на белом пеньюаре, бросаясь в глаза отчетливой, контрастной деталью. И во всем этом страшном зрелище было полно какой-то чарующей, трагической красоты, завораживающей так, как может заворожить что-то величественное, но в то же время ужасное.

А в воздухе, тяжелом, спертом воздухе стоял отвратительный, приторный аромат гниющих цветов, который не мог рассеять даже сквозняк.

— Она мертва!.. Мертва!.. — кто-то из женщин зарыдал, сзади послышались приглушенные голоса. — Задушили… в точности, как Карину…

— Всем выйти! — рявкнул директор театра — было видно, что руки у него заметно дрожат, а по лицу начали расползаться малиново-багровые пятна. — Всех вон! Посторонние — вон!

Но его слова попросту потонули в толпе, к тому моменту уже набившейся в страшную комнату.

Завороженная, не в силах отвести глаз, Таня смотрела на страшное лицо Беликовой, по которому от ветра и от сквозняка пробегали какие-то мрачные тени. Глаза ее были закрыты, полностью утопленные в этом вспухшем, страшном, черном лице, и было ясно, что блуждают они теперь по совершенно другому миру, отчего на неподвижной маске неестественно застыло какое-то вселенское спокойствие.

Ужас так сильно охватил всех собравшихся, что голоса затихли, и в комнате сама по себе наступила гнетущая тишина. Тане же, смотревшей напряженным, неподвижным взглядом, вдруг показалось, словно лицо балерины дрогнуло, чуть поворачиваясь в ее сторону, так, как будто мертвая Беликова хотела ей что-то сказать.

Тане захотелось перекреститься, чтобы избавиться от страшного наваждения. Но, возможно, это действительно был призрак, грозный призрак, предупреждающий или просящий о чем-то.

В тишине буквально было слышно, как всех присутствующих бьет нервная дрожь. Никто не решался пошевелиться, никто не смел прикоснуться к трупу. Магия ужаса довлела над собравшейся толпой, заставляя затаить дыхание. Или дышать — но только уже не так, как прежде.

И над всем этим страшным молчанием вдруг прозвучал громкий голос Виолетты:

— Таня, это же твои орхидеи, из корзины! Так вот куда они делись!

— Что ты сказала? — Директор театра резко обернулся к Виолетте. Вдруг оказалось, что та находится прямо за спиной Тани: ей тоже удалось пробиться в комнату.

— Вот ее цветы, говорю, — Виолетта ткнула в спину Тани пальцем, — ее цветы были… В раздевалке.

Вдруг все заговорили одновременно, заглушая друг друга, словно замечание Виолетты сняло заклятие, нарушило околдовавшую всех тишину.

— Это правда? — Директор театра уставился на Таню немигающими глазами, в упор. — Она говорит правду?

— Нет… да… я не знаю… — Таня совершенно растерялась и просто не понимала, что говорит.

— Мы уже послали за полицией. Ждите в раздевалке. Возможно, с вами захотят поговорить. — Взгляд директора театра был тяжелым — не каждый день происходила подобная ситуация. — А сейчас все уходите! Уходите немедленно! До прихода полиции!

Кто-то из тех, кто находился рядом с трупом, накинул на лицо Беликовой шелковый фиолетовый платок с набивными цветами. Стало похоже, словно ее голова находится в каком-то странном мешке, отчего зрелище было еще более неприятным.

Любопытство собравшихся было полностью удовлетворено, и они стали расходиться, приглушенными голосами переговариваясь друг с другом.

— Подождите, — директор театра остановил Таню за руку, — я передумал. Вам лучше подождать приезда полиции в соседней комнате вместе с нами всеми.

— Это не мои цветы, — Таня попыталась взять себя в руки, хотя ее голос все еще дрожал. — Я не имею ко всему этому никакого отношения.

— Но цветы у вас были. Такие же цветы… — Взгляд директора не предвещал Тане ничего хорошего.