Букет кактусов

– Кого вы имеете в виду? Вы что – предложили «Королеву Викторию» еще кому-то?!

– Пока еще нет, вы первый. Я помню, что дед всегда отзывался о вас с большим уважением, Эдуард Михайлович... Но если вы откажетесь, я намерен позвонить Крейдину. Мне сказали, что он будет дома в семь. А мой самолет...

– Нет! – От одной мысли, что королева достанется Крейдину, судье стало дурно. Он не может, не должен этого допустить! – Я... я согласен! С-сколько?

– Эдуард Михайлович! – укоризненно пропела трубка. – Вы не боитесь обсуждать цифры по телефону?

– Вы правы, вы правы, – поспешно перебил судья, чувствуя, как у него похолодели ноги. – Но как же тогда?..

– Давайте поступим так. Вы, должно быть, хотите взглянуть на марку, прежде чем... говорить о деталях?

– Разумеется!

– Отлично. Вам сейчас ее принесут прямо в кабинет. Минут через тридцать-сорок. Это будет удобно?

– Да, вполне. В шесть у меня как раз заканчивается прием, я и буду ждать. Вы придете сами?

– Нет, к сожалению, я сейчас занят. Марку принесет женщина, мое доверенное лицо. Она же назовет вам и сумму. А потом я вам перезвоню, и вы мне скажете, устраивает ли вас цена. Таким образом, мы как раз управимся до семи. Мой самолет в девять вечера. До связи, Эдуард Михайлович!

Николай повесил трубку.

«Я возьму ее! Я ее куплю, даже если этот тип заломит за нее пятьдесят тысяч баксов. Она должна быть моей!»

«Ты совсем рехнулся, Эдик! – сурово одернул судью внутренний голос. – Какие еще пятьдесят тысяч баксов?! Тебе сейчас надо думать о своей заднице, а не о какой-то там марке!»

«Нет, нет! Я не могу ее упустить. В провинциальном Воронске появится вторая „Королева Виктория“ восемьсот пятьдесят второго года: с ума сойти! Да Крузерман просто выдерет себе пейсы, когда узнает... Он так кичился этой маркой, а теперь больше не сможет тыкать мне в глаза „драгоценной жемчужиной“ своей коллекции. Разве я могу отказаться от удачи, которая сама плывет в руки? Да я потом сам себя прокляну!»

Эдуард Михайлович ровно в шесть велел секретарю объявить, что прием окончен, тут же отпустил и секретаря тоже. Он не хотел, чтобы кто-нибудь или что-нибудь отвлекало его от предстоящего свидания с королевой Викторией.

В двадцать минут седьмого – судья уже начал тревожиться – в дверь кабинета тихо постучали, и вошла женщина, одетая во все черное и неимоверно элегантное. Единственным пятном цвета в ее костюме был изумрудно-зеленый шарф, выбивавшийся из-под распахнутого пальто. На ней была шляпа с широкими полями, бросавшими на лицо густую тень.

– Прошу, прошу! Вы от Николая?

Гостья вежливо поздоровалась, но это были единственные слова, которые она произнесла. Она с достоинством опустилась в кресло для особых посетителей и вместо ответа протянула судье длинный белый конверт.

В яркий кружок света от настольной лампы из конверта выпали небольшой листок бумаги, сложенный вдвое, и... крошечный портрет знаменитой английской королевы в розовых тонах. Тот самый, за который наш филателист – вопреки своему внутреннему голосу! – был готов заплатить любые деньги. Судья Колчин даже застонал от восторга...

Он спустил очки на самый кончик носа, потом вздернул их на лоб. Выхватил из ящика стола лупу и с вожделением впился в марку – глазами и всеми своими линзами. Минут десять судья осторожно крутил ее пинцетом и так и этак, придирчиво изучал каждый зубчик, переворачивал...

Это была она, «Королева Виктория» тысяча восемьсот пятьдесят второго года! Без всяких сомнений. Колчин видел ее однажды у своего соперника Семена Крузермана и узнал бы, даже будучи в тяжелом бреду.

Наконец он с сожалением положил марку обратно в конверт и поднял вопросительный взгляд на женщину. Но она лишь кивнула на сложенный листок, о котором судья совсем позабыл. Он развернул бумажку – и схватился за сердце. Однако прежде чем Колчин смог вымолвить хоть слово, женщина уже растаяла будто видение. А с нею исчез и конверт с вожделенной маркой. На столе осталась лишь бесполезная записка с пятью нулями. Колчин был готов вывернуться наизнанку – если б только это помогло...

Ему казалось, прошла целая вечность, прежде чем зазвонил телефон.

– Что скажете, Эдуард Михайлович? Вы ее видели?

– Видеть-то видел...

Колчин не узнал собственного голоса. Он хотел уже продолжить: «Звоните Крейдину», – но тут неожиданная мысль пришла ему в голову, и он ухватился за нее как за спасительную соломинку.

– Николай, вы имели в виду... доллары?

– Доллары?.. Ну что вы, конечно, наши, «деревянные». Я же не изверг какой-нибудь! Впрочем, не имею ничего против твердой валюты по действующему курсу.

«Боже мой, Боже... Да он сведет меня с ума, этот Панин! А я уж совсем было поверил, что имею дело с серьезным человеком... Или ему и в самом деле очень срочно нужны бабки, или... Или тут какой-нибудь подвох!»

Будто в ответ на его сомнения невидимый собеседник усмехнулся в трубку:

– Эдуард Михайлович, мне прекрасно известно, что эту марку можно продать значительно дороже. Поэтому, я думаю, названную сумму можно считать окончательной, торговаться мы не будем. Так вы ее берете?

– Конечно, конечно!