Букет прекрасных дам

– У меня никогда не могла такая дура родиться, – рявкнула милая мама, – впрочем, ступай. Зойка, пригляди, чтобы не спер чего во дворе, ведра там новые и топор только купленный.

Зоя довела меня до калитки и, шепнув: «Подождите на улице», убежала.

Я послушно остался стоять возле забора. Потянулись минуты. Где-то через полчаса мне стало холодно, а ноги в ботинках превратились просто в два куска льда. Наконец, когда я перестал чувствовать ступни, из двора выскочила Зоя, одетая в «плюшку». Честно говоря, никогда не думал, что когда-нибудь встречу даму, носящую это одеяние. Тот, кто справил тридцатилетие, должен помнить женщин с красными лицами и натруженными руками, приезжавших в Москву за колбасой, конфетами и мануфактурой. Жительницы сельской глубинки, все как одна, были одеты в куртки, или, как тогда говорили, жакеты, из плюша, чаще всего черного, намного реже коричневого или бордового. «Плюшки», звали их снобы-москвичи и брезгливо отодвигались в метро от туго набитых авосек, мешков и рюкзаков. Если бы меня попросили нарисовать символ брежневской эпохи, то я изобразил бы «плюшку» с котомкой в одной руке и батоном колбасы в другой. Но за годы перестройки «жакеты» исчезли с улиц Москвы, их владелицы оделись в китайские пуховые куртки, а нужда ездить в столицу за провиантом отпала. И вот, надо же, оказывается, у Зои живо такое полупальто.

– Извините, – пробормотала женщина, – ждала, пока эта собака задрыхнет. Она всегда после обеда подушку давит, часа два-три, не меньше. Наверное, поэтому и живет столько, никак не уберется, прости господи. Пошли.

– Куда? – удивился я.

– А к матери моей, – вздохнула Зоя, – в восьмой дом, тут через канаву только перелезть.

– Зачем?

Зоя подняла на меня блеклые, почти старушечьи глаза и ответила вопросом на вопрос:

– Так вы же все знаете, раз мне фотку показали, да?

– Ну, в общем, да, – осторожно сказал я, честно говоря, плохо соображая, что к чему.

– Пошли к маме, – потянула меня Зоя, – это она придумала, пусть теперь и распутывает, только мы люди бедные, у нас ничего нет. Вот муж мой, тот да, при деньгах…

Продолжая бормотать, она перетащила меня через сугробы и втолкнула в крохотную покосившуюся избенку, где остро пахло какими-то травами.

– Кто там? – раздалось из комнаты.

– Скидавай ботинки, – велела Зоя, – небось задубел в штиблетах, кто ж в таких зимой ходит.

Я снял обувь и почувствовал сквозь тонкие носки тепло деревянного пола.

– Сюда иди, – велела Зоя и распахнула дверь.

В небольшой комнатке, обставленной скудно, без всяких потуг на богатство, сидела в продранном кресле маленькая чистая старушка с огромной книгой в руках. Из правого угла на меня сурово и мрачно смотрел образ Николая Угодника.

– Зоюшка, – обрадовалась бабушка, – а это кто с тобой, не разберу никак. Сеня или Петя Клюквин?

– Мама, – нервно воскликнула Зоя, – этот человек из Москвы!..

– Иван Подушкин, – раскланялся я.

– Он все знает про Раю, – выпалила Зоя, – пришел денег за молчание требовать, много. У тебя сколько гробовых есть? Давай дадим ему, может, хватит попервости.

Бабушка попыталась встать, уронила с колен книгу и испуганно воскликнула:

– Господи, спаси, отведи беду!

– Поздно плакать-то, – выдохнула Зоя и, упав на стул, заголосила: – Сколько лет ждала, от каждого звука вздрагивала, знала, что кто-нибудь прознает и плохо будет. Ждала, ждала и дождалась.

Я опустился на колено, поднял книгу, положил ее на стол и тихо сказал:

– Вам не следует меня бояться, просто расскажите, как все получилось, поверьте, никаких денег не надо, я сам заплачу вам за информацию.

Глава 20

У кого-то из писателей-сатириков, то ли Аверченко, то ли Зощенко, есть рассказ о женщине, которая изменила мужу. Прелюбодейке постоянно казалось, что всем окружающим известно про грех. Стоило кому-нибудь, допустим, в трамвае наступить ей на ногу, дама мигом холодела. Знает, ей-богу, знает, иначе бы не наступил. И так во всем. Кончилось дело тем, что к ней в квартиру позвонил старьевщик и спросил:

– Барахло на продажу есть?

В полном ужасе, доведенная до крайней точки, женщина кинулась перед ним на колени с воплем:

– Все бери, даром, только не рассказывай ничего мужу.

Мигом смекнувший что к чему мужик вывез из квартиры мебель, посуду, одежду.

Рассказ смешной и грустный одновременно. Мучения честного, боязливого человека, совершившего один раз в жизни непотребный поступок, описаны очень точно. Но мне все же казалось, что писатель слегка преувеличил, ну не может человек вести себя так по-идиотски. Теперь же, глядя на дергающуюся, покрытую красными пятнами Зою, понял: может. Более того, способен натворить совершенно невероятное количество глупостей.