Бухарские палачи

   — Ты что, слепой, не разглядел, кто сегодня из кожи лез вон на Регистане? С пеной у рта сражался за шариат? Такие мерзавцы подстрекали и мутили народ! Будь у меня нож, вспорол бы им животы. А после — будь, что будет, хоть в лапы эмирских палачей.

   — Кого ты имеешь в виду?

   — Джунбула-Махдума прежде всего. Он не отличит палку от буквы алиф, безмозглый идиот, а подлец, каких свет не видал!

   Махмуд-Араб такое порассказал о Джунбуле-Махдуме! Об этом совестно не то что говорить вам — слушать.

   — Другой «защитник шариата» — сынок муллы Руви-Араба, — продолжал просвещать меня Махмуд-Араб месяц назад с другими муллами напоил в своей келье отпрыска шахрисябзского ишана, потом слово за слово — и скандал, и драка. Дело было днем, на шум сбежались бездельники, любители совать нос во все щели. Доложили квартальному приставу, и он явился в медресе. Келья — на запоре. Пристав велел взломать дверь. Пакостники перепугались и повыскакивали на улицу через окно. С тех пор этот храбрец прятался в укромном местечке и вдруг пожаловал спасать шариат!

   — Здесь на площади сегодня один сморчок грудью стоял за веру отцов. Вчера я видел его в квартале Шояхси. Уж не он ли сын Рузи-Араба? — полюбопытствовал я.

   — Нет. Но этот тоже негодяй из негодяев. Ты видел Накшбанхона — сына ишана Шояхси и зятя Салимбека, того, что из свиты эмира...

   — О, да он, оказывается, из жирных, — вставил Рузи-Помешанный.

   — Накшбанхон втерся в доверие к джадидам и сумел проникнуть на их тайные собрания. Там он из кожи вон лез — выказывал себя «прогрессистом». А он — эмирский шпион и доносчик, любимчик мулл с большими чалмами и званиями. Но это все еще цветочки, ягодки — впереди. На Регистане я обнаружил такого защитника ислама, что живот надорвешь от смеха.

   — Не томи, выкладывай быстрее! — попросил я Махмуд-Араба. — согласен надорвать живот, не беда... Вручу я тогда кишки муллам, пусть намотают их на свои черепки вместо чалмы и вопят на здоровье: «О шариат!»

   — Этот защитник — староста маддохов — знатоков священных писаний ответил Махмуд. — Тебе, верно, известно основное ремесло маддохов? Они в пух и прах разряжают своих сыновей, разумеется, тех, что посмазливей, и водят их по улицам: пользуйтесь, мол, мусульмане религиозными познаниями юных мудрецов! А сами так и шарят глазами, выискивая развратников с толстыми кошельками, завлекают их, приманивают и зарабатывают на родных же детях.

   Староста нисколечко не гнушается этим ремеслом и приработком; ему еще и доля причитается от его собратьев за такие же «святые операции».

   Так вот, сегодня этот главарь маддохов забрался на самую высокую скамью и громче всех орал на Регистане: «О шариат!».

   В этот момент притащились арбы.

Пирзода

   Отгрузив еще одну партию трупов, палачи вновь разместились на кошме. Курбан-Безумец дружески похлопал Хайдарчу по плечу:

   — Приятель, развлеки-ка нас опять! Чем-нибудь занятным, ну хоть историей о тех же муллах. А там, глядишь, и рассвет.

   — Я уж и так расписал их дальше некуда, мулл-то, неужто тебе недостаточно! Пожалуй, я малость передохну, язык устал ответил Хайдарча, подложил под голову руки и растянулся на кошме.

   — Ты плел нам о безнравственных муллах; но ведь «лес не бывает без дичи, а река без рыбы», так и среди мулл есть богобоязненные, преданные заветам аллаха люди. Ходят слухи, что есть шейхи[22], которые владеют удивительной тайной; они могут, если захотят, между двумя пальцами показать трон всевышнего! — подал голос Кодир-Козел.

   — Кто, шейхи? — усмехнулся Маджид. — Я вам такое могу порассказать о важных муллах да известных шейхах, что померкнут все истории Хайдарчи.

   — Ну, что ж, валяй, сочиняй свои небылицы, — не сдавался Кодир-Козел.

   — Небылиц я не признаю! Открою же я вам только то, чему был очевидцем начал Маджид. — Живет-поживает один духовный наставник, почтенный шейх; все его предки до седьмого колена имели большие духовные саны и потому люди прозвали моего шейха пирзода — «сын духовного наставника». Лет ему, наверно, шестьдесят; борода седая, окладистая, спадает на грудь, как пук отцветшей сухой травы; чалма у него огромная, заметная издалека — ни дать, ни взять, купол медресе Мир-Араб; халат из особой материи, «чертовой кожей» называется — светлый, просторный, длинный-предлинный, землю можно подметать. Короче — одеяние его доказывает каждому, что перед вами важный шейх.

   — Под этой чертовой тканью должен быть сам сатана не иначе, — вставил Рузи-Помешанный.

   — Хоть пирзода и рядился в одеяния священнослужителя, я одобряю твои слова, ты прав! — обратился Маджид к Рузи-Помешанному и продолжал:

   — Но как пирзода шествовал по улице — прямо заглядение! В одной руке у него был здоровенный посох, выше его самого, в другой — крупные четки, они точно скользили вниз из широченного рукава халата. Двигался он медленно, можно сказать, плыл и все шептал, все бормотал молитвы. Он не глазел по сторонам, ни-ни! Отсутствующий взгляд его был обращен ниц.