Булат Окуджава. Просто знать и с этим жить

Читаем в романе Б.Ш. Окуджавы «Свидание с Бонапартом»: «Мне страшно вспомнить себя на том пригорке в наброшенном на плечи овчинном тулупе, в овчинной же мужичьей шапке с синей суконном тульей… и эта снежная сцена, на которую бесшумно валятся один за другим все, все, где убийц убивают и их убийц убивают тоже, а за ними уже спешат новые… И тот, кто крутит это колесо, ввергает их в преступления, связывает их по рукам и ногам, и у них уже нет сил отрешиться».

Да, тот, «кто крутит это колесо», постоянно следит за тобой, и выйти из этого круговорота, из этого замкнутого круга уже невозможно.

Особенно Булат осознал это, когда появились его первые публикации на Западе. В 1962 году повесть «Будь здоров, школяр» вышла в Польше и Франции, а с 1964 года по линии бюро пропаганды советской литературы СП СССР начались регулярные поездки в Европу, а впоследствии и по остальному миру.

Понятно, что эта сфера жизни советского человека (а советского писателя особенно) всегда находилась под пристальным вниманием «комитета».

Не являясь человеком этой системы, но в то же время, имея в кармане партийный билет и билет члена СП СССР, Окуджава был вынужден маневрировать между Сциллой и Харибдой, неустанно примеривая на себя различные маски — от литературного функционера до вольнодумца и бунтаря, от твердокаменного партийца до сомневающегося либерала. Понятно, что вся эта суета, не имевшая к творчеству никакого отношения, отнимала много сил, времени и нервов.

Серьезные проблемы с «конторой», чего и следовало ожидать, возникли у Булата в 1964 году после публикации им в журнале «Посев» — органе народно-трудового союза российских солидаристов, выходившем во Франкфурте-на-Майне, своих текстов. Хотя, что интересно заметить, поездки за границу тогда не прекратились, а публикации в СССР и поездки по стране с выступлениями не были запрещены.

Видимо, еще была свежа в памяти «дерзкая выходка» переделкинского отшельника в 1957 году с публикацией на Западе его романа «Доктор Живаго», и совписы, что и понятно, взревновали, а «комитет» тут же среагировал.

Известно, что первый вызов Булата в МГБ СССР случился в 1947 году, когда студенты-филологи Тбилисского государственного университета имени Сталина собирались на квартире Окуджавы, где читали стихи и обсуждали их. Тогда за организацию подпольного литературного кружка («Соломенная лампа», «Маяковцы») его участники заплатили дорого — студенты Софианиди, Цыбулевский и Силин были арестованы.

Булат же отделался вызовом в Большой дом на Леси Украинки и предупреждением о том, что если он не хочет повторить судьбу своих отца и матери (фамилии Окуджава и Налбандян были хорошо известны в Тбилиси), то ему стоит прекратить проведение этих «поэтических сборищ».

Окуджава внял совету.

Но прошли годы, и теперь к разговору в КГБ был приглашен не 23-летний студент из семьи репрессированных, а известный поэт, член партии и СП СССР.

Отношение Окуджавы к «конторе» менялось и, можно утверждать, в полной мере отражало его внутреннее состояние, эмоциональные перепады, связанные с драматическими событиями в личной жизни, с постоянным внутренним напряжением, свойственным любому художнику, который находится в творческом поиске, а также с бурной профессиональной деятельностью — концертами, поездками, выступлениями.

Сохранившиеся источники и воспоминания самого Булата Шалвовича о том времени в полной мере отражают эти метания, эти попытки спастись от самого себя в первую очередь.

Конец 60-х.

Из интервью Б.Ш. Окуджавы:

«Утром телефонный звонок:

— С вами говорит полковник госбезопаности Володин.

Я чуть в обморок не упал.

— Булат Шалвович, надо встретиться.

— Хорошо.

— Ну, давайте в десять утра.

И тут меня зло вязло, что я так тупо на все соглашаюсь.

— Нет, — говорю, — в одиннадцать!

— Хорошо, запишите адрес.

И когда он повесил трубку, я вдруг сообразил, что сегодня среда и до понедельника я должен ломать себе голову, в чем провинился.

Жуткие были дни…

В понедельник я взял такси и поехал… Приезжаем… Вижу коробку со стеклянным входом. За столиком сидит капитан. Я робко что-то спрашиваю. Он строго: «Окуджава?». Да. Звонит по телефону: «Окуджава пришел…»

Вдруг вижу: по лестнице спускается молодой человек в черном костюме с непроницаемым лицом. «Здравствуйте, Булат Шалвович. Пожалуйста, пройдемте». Входим в какую-то комнату. Навстречу поднимается мужчина в джемпере. «Здравствуйте. Я полковник Володин». И приказывает молодому человеку: «Помогите Булату Шалвовичу снять пальто!» Я, наконец, перевожу дух: кажется, не арестуют.

Оказалось, что польская госбезопасность арестовала моих друзей: Адамя Михника, Яцека Куроня… И прислала московским коллегам вопросник на меня. Но московские комитетчики отнеслись к работе формально…

На другой день встретились, я подписал какой-то липовый протокольчик. Вышел на улицу. Закурил. Мимо шел прохожий. И я спросил у него, указывая на помещение, из которого вышел: «Скажите, а что это?» Он посмотрел на меня, как на идиота: «Как что? Лефортовская тюрьма!»

Начало 70-х.