Булатный перстень

— В восемьдесят третьем. Но я, по миролюбию своему, сохранил отменные отношения и с московскими братьями, и с петербургскими, и в недоразумениях служил меж ними посредником. А так вышло, что в Москве и иных российских городах, включая даже Архангельск, братья более состоят в елагинских и рейхелевских ложах, в столице же, ближе ко двору, куда сильнее шведское влияние. И получается, что многие российские вельможи находятся в подчинении у брата шведского короля и обязаны ему повиноваться. Да что вельможи — эти господа сидят по своим дворцам и выезжают разве что на придворные балы. Хуже другое — в прямом подчинении у герцога Зюдерманландского господин, возглавляющий ложу «Надежда к Нептуну», попросту — «Нептун». А это адмирал…

— Грейг! — перебил Михайлов. — Я что-то такое слыхал, да не поверил… Царь небесный, вот теперь все сходится!.. Слушайте…

— Алешка! — не выдержал Новиков.

— Да погодите же, сударь, дайте закончить! — сказал Ржевский таким тоном, что Михайлов замолчал. — Сейчас перейдем к Денису Нерецкому. Я знаю его с юности и всегда считал его неким ангельским созданием. У него прекрасный голос и слух, он даже сам сочиняет романсы, а когда поет — и каменные сердца слезами обливаются.

— Поет, значит… — пробормотал Михайлов.

— Но нелегкая занесла его в ложу «Нептун». Такой человек и должен мечтать о всеобщем благоденствии, рае в шалаше, торжестве всемирной добродетели и божественной справедливости. Но ему бы лучше мечтать об этом, сидя в своей деревне, у окошка, в шлафроке и ночном колпаке, и чтобы при сем по двору ходили румяные девки.

— Поет, стало быть…

— Алеш-ш-ш-ка… — прошипел Новиков.

— В «Нептун» Нерецкого втянул некий господин Майков…

— Ага! Вот и он! — воскликнул Михайлов и обнаружил у себя под носом новиковский кулак. В кулаке был зажат карандаш.

— Простите, сударь, — жалобно сказал Новиков Ржевскому. — Сами видите!..

— Вижу, — сенатор усмехнулся. — Потерпите, сударь, немного осталось. Нерецкий недавно переехал из Москвы в Санкт-Петербург и со всем пылом души взялся участвовать в «Нептуне». Но одно дело — торжественно принимать в масоны какого-нибудь новобранца, устраивать целый спектакль в темной зале с факелами, стелить ковер с тайными знаками, надевать кожаные запоны, словно мясники, и белые рукавицы. А другое — исполнять обязанности человека, связанного масонской клятвой. Клятва же такова: повиноваться гроссмейстеру, герцогу Зюдерманландскому, во всем, что не противно верности, повиновению и покорности, которыми я обязан моим законным государям и как светским, так и церковным законам сей Империи. А кто определяет, что «не противно»? Вот то-то. И мой нежный ангел опомнился, когда оказалось, что вот-вот начнется война со шведами. Да и то — долго бы проходил с закрытыми глазами, кабы я его попросту не припер к стенке. Я, видите ли, не слишком хорошо знал, что делается в «Нептуне», других забот хватало, а он мне поведал — чуть ли не под пистолетным дулом… Пока рассказывал — сам осознал беду и перепугался.

Новиков, не собираясь встревать в рассказ, черкал в альбомчике карандашом, время от времени поглядывая на сенатора.

— И тут он задал мне загадку. Вы, возможно, не знаете, но при вступлении в ложу каждый брат получает особое имя. Оно всегда латинское и заключает в себе комплимент. Скажем, если новый брат склонен строго выполнять правила и всем готов пожертвовать ради справедливости, его могут назвать Suprema Lex… перевести?

— Не надо, — ответил Михайлов, хоть и не понял латыни. Но признаться в своем невежестве не мог.

— Высший закон, — вдруг подсказал Новиков.

— Так вышло, что Нерецкий, сколько-то лет пробыв за границей, потом несколько месяцев живши в Москве, плохо знал столичных господ. Когда я его расспрашивал, то оказалось, что многих братьев он знает лишь по латинским именам. И он не смог мне объяснить, кто тот господин, что понемногу забирает власть в «Нептуне». То есть Грейга никто власти не лишал, более того — как раз было необходимо, чтобы он возглавлял «Нептун». Но рядом с ним завелся человек, который исподтишка настраивал братьев на весьма сомнительный лад. Он по-своему понимал клятву о повиновении — покорность законному государю для него была пустым звуком, словами, необходимыми, чтобы показать внешнюю верность, а при выборе следует все же предпочесть Карла Зюдерманландского.

— Когда найдем Нерецкого, я сам его расспрошу, — сурово пообещал Михайлов.