Булатный перстень

Теперь, когда главная тревога, за Нерецкого, отступила, осталось беспокойство за двух юных дурочек. Александра решила — непременно отблагодарить Господа за спасение любимого — найти Маврушу и Поликсену, а то счастья не будет.

В конце концов она собралась с силами и, моля Богородицу, чтобы послала поболее деликатности, взялась за дело.

— Денис, милый, — сказала она. — Сейчас, когда ты в безопасности, нужно помочь двум девицам, которые, мне кажется, попали в беду. Одна из них — та Мавренька Сташевская, которую любезная родня усадила мне на шею. Помнишь, я говорила тебе? Восторженная смольнянка без царя в голове.

— Говорила, — согласился Нерецкий. — А что с ней?

— Когда я отправилась на Елагин разыскивать тебя, то взяла ее с собой. Но так вышло, что ее и горничную Павлу поймали слуги Елагина и отвели во дворец. Так Павла, умница, выдала себя за меня, сидела в гостиной и ела марципаны, а Мавренька сбежала, и где она — бог весть. Гришка ездил ее искать…

— Так надо пойти в часть и написать явочную, — предложил Нерецкий.

— Это уже сделано. То есть явочная написана… но… есть еще кое-что…

— Еще что-то пропало?

— Денис, есть положения, в которые попадаешь, того не желая, и, как нарочно, все совпадает самым причудливым образом. Пока ты был в Москве, Мавренька тайно привела ко мне в дом и спрятала девицу, свою подругу… Поверь, я многого не знала, потому, когда все открылось, не выставила девицу, она так тут и жила… Денис, это была Поликсена Муравьева.

— Господи!

— Да, она была здесь, даже когда ты приехал ко мне из Москвы. А потом пропала. Я не связала ее побег с тобой. Мавренька пыталась мне объяснить, но я ей не верила.

— Господи… — Вид у Нерецкого был расстроенный беспредельно, и уже знакомое Александре движение рук показывало неподдельную скорбь.

— Денис, я ни в чем тебя не виню, я не спрашиваю, почему эта особа ушла из дома на Мещанской и искала иного пристанища, в ее-то положении! — воскликнула Александра. — Я не виню тебя, ни в чем не виню! Я только хочу, чтобы ты вспомнил, что рассказывала о своих столичных знакомствах бедная девочка! Может, она говорила о кавалерах, может — о лучшей подруге или знакомых поклонниках! Надо же их найти!

— Сашетта, я, право, не знаю…

— Неужели она не рассказывала о Смольном, о концертах, о французских пьесах? Мавренька мне все уши прожужжала о своих театральных подвигах. Но о кавалерах она не говорила, да я и не спрашивала.

— Но я доподлинно ничего не знаю о жизни Поликсены в Смольном.

— Но, Денис, жизненочек, о чем-то же вы говорили, сидя дома? Ведь вы нигде не бывали, не выезжали в свет. Не молчали же вы, глядя друг на дружку?

— Нет, конечно, не молчали… Я музицировал, она слушала…

— Понятно…

— Мы о книгах говорили, — вспомнил Нерецкий. — Она стихи читала — Державина, Львова, Княжнина… Ну, еще пели на два голоса…

— Но ведь ты ей о себе рассказывал? О заграничном путешествии? — зашла с другого конца Александра.

— Рассказывал, конечно! И гравюры показывал, я много гравюр привез. И мы… сговаривались когда-нибудь вместе поехать в Венецию. Там, правда, сырость изрядная. Но однажды увидеть все эти каналы с дворцами надо. Великолепие невообразимое!

— Поедем, — сразу пообещала Александра, тут же приступив к умственной арифметике: во что обойдется такой вояж и сколько можно выручить за старые голландские картины, купленные еще покойным мужем и, на ее взгляд, большой ценности для украшения гостиной не имеющие, мрачные и с неприятными голыми телами. А из Италии можно привезти полотна модных живописцев.

— Как хорошо будет путешествовать вдвоем! — обрадовался Нерецкий. — Мы поедем в Венецию, Неаполь, Флоренцию…

— И когда вы собирались ехать в Италию? — спросила Александра.

— Когда-нибудь, — ответил неуверенно Нерецкий. — Во-первых, когда будет довольно денег. Мое лечение мне дорого стоило… А ведь можно еще и морем отправиться в Грецию!

— Вы хотели в Грецию? — тут Александре пришло на ум, что в этом государстве есть православные храмы, и Дениса с Поликсеной могли там обвенчать без всяких лишних вопросов, о чем она, будто бес дернул за язык, брякнула Нерецкому.

— Да, там ведь истинная колыбель искусств. Мы по гравюрам изучали архитектуру, скульптуру… Обвенчаться?.. Действительно… Но…

— Да. Теперь говорить об этом нет смысла. Но мы должны отыскать Поликсену и помочь ей. Она не виновата в том, что случилось. Тебя нельзя не полюбить.

— Но я виноват, — сказал Нерецкий. — Я не должен был увлекать ее…

— Ты виноват только в том, что не догадался о вашем родстве. Если бы не оно — вас бы повенчали в Москве, а потом она бы помирилась с родней.

— Я пытался как-то это уладить, ты же знаешь. Не вышло — и все мне сказали, что я зря трачу время, и не выйдет… и я отступился, хотя решительно не знал, как быть дальше… Все, до чего я мог додуматься, это побег в Санкт-Петербург.

— Но была возможность бороться до конца! Главное было — повенчаться! Хоть где, хоть в Астрахани, хоть в Соликамске! А потом нашелся бы способ сохранить брак, тем более — дитя!

— Я не умею бороться, — признался Нерецкий. — Ты же знаешь. Я слаб.