Булатный перстень

— Вот оно как. Не простились, выходит? Садись, сударыня, а ты, Матвеевна, вздуй самовар! Садись, садись, сделай милость. Девицы, кланяйтесь гостье. Это — наша старшая, Варенька…

Девочки, оставив рукоделье, быстро выстроились по ранжиру, и Александра невольно улыбнулась — именно так их приучили встречать отца… Надо же, Михайлов — отец пяти дочек… Должно быть, сына очень хотел, а дочки прехорошенькие…

Девочки поочередно приседали, а михайловская теща всякий раз кивала, подтверждая — реверанс исполнен правильно, с нужным наклонением головы.

— Славные девицы, — тихо сказала Наталья Фалалеевна. — Дожить бы, под венец снарядить, да не судьба. Об одном Бога молю — Алешенька бы жив-невредим вернулся.

— Он разве совсем вылечился? — спросила Александра.

— Нешто его удержишь, — отвечала Наталья Фалалеевна. — Да уже почти и не хромает. И мха какого-то с собой два мешка повез — сказывал, для перевязок хорош. Его там доктор Стеллинский вылечит. Да и стыд удерживать — война же. Кто ж он будет, коли из-за болячки на ноге свой корабль оставит?

И, глядя в печальные глаза михайловской тещи, Александра поняла, что мысленно пытается найти некую жизненно важную для женщины истину. Мужчины делятся не на высоких и маленьких, не на толстых и тонких, даже не на старых и молодых, — а на тех, кто сидит дома, и тех, кто уходит на войну. Потому что иначе — стыд…

— Они давно ушли?

— С полчаса тому. Их у причала лодка ждала, — тут Наталья Фалалеевна заговорила быстро и тихо, чтобы девочки не услышали. — Ты ему напиши, Сашенька. Напиши, а я письмецо в свое вложу. Напиши, христа ради… и прости ты его, коли обидел! Он, право, не со зла! Я ж понимаю — свататься пошел, а сватовства-то и не вышло… Прости — он такой уродился, тонкого обхождения не знает! И где знать, когда все — в море да в море! А мне уж недолго осталось, я знаю. И что с ними будет — ума не приложу… Напиши ему, прости его, а я с Ванюшкой пошлю, я казенной почтой редко посылаю, а у нас лодочник Ванюшка, то и дело в Кронштадт ходит, из Кронштадта ему передадут на корабль…

— Где он живет, этот Ванюшка? — спросила Александра.

— А по соседству, от нас через два двора, на восьмой, в доме вдовы Патрикеевой комнату и сарай нанимает. Погоди, погоди, голубушка моя… Варюшка, неси бумагу, неси перышко! Сенька тут же письмецо снесет. Садись вот тут, я скатерку отогну…

Александра села. Выходит, не миновать писать письмо. Но именно это было труднее всего.

Средняя, Наташа, принесла миску с пирогами, поставила на стол, опять сделала реверанс, при этом заглядывала в лицо, словно желая спросить: кто ты, чужая дама, с чем пришла, какое тебе дело до батюшки? Лицом она уродилась не в михайловскую породу, лицо было тонкое, вот только глаза — глаза отцовские.

— Ты поешь, не обижай девиц, сами с утра лепили, — не предложила угощение, а попросила Наталья Фалалеевна. — Я их к хозяйству приучить тороплюсь. Может, доживу хоть Варюшку замуж отдать, ей на Крещенье пятнадцать будет, уже невеста. Хорошо бы — сестры бы при ней остались. Да где хорошего жениха взять? Такого, чтобы всех девиц приютил? Ох, Сашенька, я уж ему всего и не говорю — пусть служит спокойно, война ведь, вон у Семеновых племянник служит на «Владиславе» — то ли убили, то ли в плену… У Ладыниных сын на «Ростиславе», в руку ранен, у Повалишиных два сына, оба на флагманском «Всеславе» адмирала Козлянинова, едва уцелели — там тридцать пять покойников, сотня раненых… Ох, да что я про покойников!..

Александра озадаченно смотрела на михайловскую тещу. Это была женщина из иного мира — в мире Александры о войне толковали, кости полководцам и адмиралам перемывали, но в высадку шведского десанта не верили, а сюда война явилась не на словах — на деле, и многие женщины Васильевского острова жили как на фронте, и в этом доме безумно боялись потерять Михайлова, а удержать даже не пытались — служба есть служба.

Он действительно мог погибнуть на своем «Мстиславце» — как погибали другие моряки, о которых в столичных гостиных упоминали, как о неизбежных жертвах, потому что те, кто потерял близких, по гостиным не бегали.

Александра машинально взяла пирожок. Похоже, обед в собственном доме откладывался — надо было хоть немного побыть с этими девочками, с этой старой и усталой женщиной, убегать впопыхах — подло и низко! Обнадеживать их нельзя, но милосердие, обыкновенное женское милосердие, проявить можно?

Пирожок был с рыбой — такие в стороне от Невского мальчишки продают с лотков, полушка за полдюжины. Его надо было съесть, улыбнуться, похвалить.

— А это что за картина? — Александра показала взглядом на довольно большую акварель. Там был изображен парусник среди кудрявых зеленоватых волн, под небывало голубым небом. Паруса были полны ветра, вытянулись в струнку длинные вымпела, но что-то в акварели было неправдоподобное — возможно, чересчур крупно выписанные подробности, как будто рисовано для ребенка, которому нужно объяснить и про штурвал, и про люки.