Булатный перстень

Александра уже вообразила юное прекрасное создание, непременно с голубыми глазами, с пухлыми губками, сложенными в притягательную полуулыбку, и наверняка с миллионным приданым, когда Нерецкий и матрос устремились к двери, в которой даже светская дама опознала бы трактирную по двум полумертвым телам, лежащим около, и по доносящемуся из открытых окон шуму.

Возлюбленная Нерецкого никак не могла обитать в трактире, с точки зрения Александры, как и он сам. Человек, столь проникновенно поющий о любви, и грязный трактир — это было совершенно несовместимо! Однако Нерецкий первым вошел в вертеп, и даже без всякой брезгливости.

Александра и близко подходить не стала. Интуитивно она угадала, что пить там водку до рассвета он не станет, а выйдет очень скоро. Так и получилось — минут через пять Нерецкий и матрос покинули трактир, причем Нерецкий почти бежал, а матрос еле поспевал за ним, заскакивая то слева, то справа. Наконец оба остановились лицом к лицу, и Нерецкий произнес какую-то гневную и отчаянную тираду. Матрос разводил руками — оправдывался, не иначе.

Вдруг матрос рухнул на колени и рванул на груди и камзол, и рубаху. Нерецкий шарахнулся от него, отступил, матрос пополз за ним. Тогда Нерецкий схватился за голову, закрыл лицо ладонями и, похоже, собрался прямо посреди улицы разразиться рыданьями. Этого Александра вынести уже не смогла.

Она поспешила на помощь.

— Что случилось? — спросила она, взяв Нерецкого за руку, но не пытаясь отвести ладони от лица. — Что за несчастье? Вам нужна помощь?

— Это невозможно, — ответил он. — Это совершенно невозможно. Я опозорен, я погиб…

— Нет! Пока человек жив — позор можно смыть, от врагов скрыться! Что случилось?

— Это вы?!

Александра невольно улыбнулась — наконец-то до него дошло, кто перед ним.

Мимо пробегали прохожие, кое-кто даже останавливались поодаль, разглядывая ополоумевшего матроса и показывал на него пальцем. Эти люди были Александре безразличны — она обняла Нерецкого, он обнял ее, они тесно прижались друг к другу и замерли.

— Я помогу тебе, — прошептала Александра. — Ты только объясни, что нужно сделать.

— Сделать тут ничего невозможно… — Нерецкий вдруг опомнился и оттолкнул от себя возлюбленную. — На нас смотрят!

— Ну и что?

— Твоя репутация…

— Кому нужна тут моя репутация? Пойдем, отведи меня к себе, и там все расскажи…

— Ко мне? Это невозможно!

Настаивать Александра не стала — но дала себе слово раскрыть эту тайну.

— Ну, хоть куда-нибудь, где мы сможем поговорить.

— Можно во дворе на лавке, — неуверенно сказал он.

— Отлично, идем. Предложи мне руку.

— Да, конечно…

Матрос, стоя на коленях, провожал их взглядом, потом вскочил и понесся следом.

К удивлению Александры, Нерецкий привел ее во двор того дома на Второй Мещанской, где, видимо, нанимал квартиру. Там у черного входа стояла подходящая лавка, на которой Александра смогла разложить свою пышную юбку.

Нерецкий сел рядом, и они, не сговариваясь, разом взялись за руки.

— Ну, что стряслось? — спросила она.

— Стряслось то, что я должен сейчас же, сию минуту ехать в Москву по очень важному делу.

— Разве это беда?

— Беда в том, что у меня нет хотя бы суток… Сашетта, я… я должен был получить письмо, содержания которого не знаю, но от него очень многое зависит, очень многое, я не могу тебе этого объяснить.

— И незачем. Где это письмо?

— Оно пропало! И если оно попадет к недоброжелателям — то пропал я сам, но это еще полбеды, пропали мои друзья…

— Погоди, может, еще есть возможность его найти.

— Есть, наверно, только я не могу, говорю же тебе — я должен сейчас же, в ночь, выезжать!

— А как именно оно пропало? — нежно поглаживая его руки, настойчиво домогалась Александра.

— Совершенно дурацкая история. В доме, где я нанял квартиру, проживает также госпожа Ольберг, ученая повитуха, и она славится своим мастерством, принимает самые трудные роды. У нее для того, говорят, особая комната предназначена. Я никогда не любопытствовал насчет ее ремесла и могу лишь догадываться, что случилось. Я не уверен…

— Ты говори, говори…