Булгаков

В "На пиру богов" Б. обвинял интеллигенцию в пренебрежительном отношении к религии: "Почему-то теперь вдруг все ощетинились, когда большевики назначили празднование 1 мая в Страстную среду, тогда как сами повсюду и систематически делали по существу то же самое". Специальное постановление Всероссийского церковного собора, составленное при участии Б. и оглашенное 20 апреля 1918 г., в связи с намерением советского правительства устроить 1 мая 1918 г. "политическое торжество с шествием по улицам и в сопровождении оркестров музыки" напомнило верующим, что "означенный день совпадает с великой средой. В скорбные дни Страстной Седмицы всякие шумные уличные празднества и уличные шествия независимо от того, кем и по какому случаю они устраиваются, должны рассматриваться как тяжелое оскорбление, наносимое религиозному чувству православного народа. Посему, призывая всех верных сынов православной церкви в упомянутый день наполнить храмы, собор предостерегает их от какого-либо участия в означенном торжестве. Каковы бы ни были перемены в русском государственном строе, Россия народная была, есть и останется православной". Булгаков в "Мастере и Маргарите", очевидно, будучи знаком и с работой Б. и с решением церковного Собора, приурочил начало действия к 1 мая 1929 г., когда праздник международной солидарности трудящихся опять пришелся на Страстную среду. Именно вечером этого дня в Москве появляется Воланд со своей свитой и предсказывает председателю МАССОЛИТа Михаилу Александровичу Берлиозу на Патриарших прудах гибель под колесами трамвая, вероятно, также и за то, что Михаил Александрович в этот скорбный день проводит праздничное собрание правления своей организации. Показательно, что в правлении МАССОЛИТа двенадцать литераторов. Б. в "На пиру богов" так рассуждает о поэме Александра Блока (1880-1921) "Двенадцать" (1918):

''Вещь пронзительная, кажется, единственно значительная из всего, что появлялось в области поэзии за революцию. Так вот, если она о большевиках, то великолепно; а если о большевизме, то жутко до последней степени. Ведь там эти 12 большевиков, растерзанные и голые душевно, в крови, "без креста", в другие двенадцать превращаются" - в двенадцать апостолов новой веры, ведомых Иисусом Христом. В "Мастере и Маргарите" двенадцать литераторов-коммунистов, "голые душевно" и "без креста", смешны, хотя и страшны тоже, ибо способны загубить любой талант, вроде гениального автора романа о Понтии Пилате. Б. в "современных диалогах" еще задавался вопросом: "Может быть, и впрямь есть в большевизме такая глубина и тайна, которой мы до сих пор не умели понять?", хотя был убежден, что если большевики и покажут "настоящее христианство", то "только снежное, с ледяным сердцем и холодной душой". При этом он признавался: "Для меня вообще перетряхивание этого старья на тему о сближении христианства и социализма давно уже потеряло всякий вкус". Булгаковские литераторы-массолитовцы охладели и сердцем и душой, не годятся на роль апостолов какого бы то ни было учения и, как признается сам себе поэт Александр Рюхин, заливая водкой тоску в ресторане Дома Грибоедова, не верят в то, что проповедуют, о чем пишут. Дом Грибоедова обречен погибнуть в огне пожара, ибо в нем беззаботно предаются мирским радостям литераторы в скорбные дни Страстной Седмицы.

В фельетоне "Похождения Чичикова" (1922), помещая гоголевского героя в послереволюционную действительность Булгаков, наряду со статьей Н. А. Бердяева "Духи русской революции" (1918), учитывал, возможно, и слова Б. из "современных диалогов" о том, что "революционные Чичиковы хлопочут, чтобы сбывать мертвые души, да под шумок и Елизавету Воробья за мужчину спустить".

Признание Б. в "На пиру богов" в том, что ""товарищи" кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян - homo socialisticus", очевидно, натолкнуло Булгакова на идею его повести "Собачье сердце" (1925). Там подобным homo socialisticus'ом оказывается Полиграф Полиграфович Шариков, в котором обладающий лишь "низшими душевными способностями" пролетарий Клим Чугункин задавил все доброе, что было в симпатичном псе Шарике.