Булгаков

Миша: - Жаль, что не подошел к телефону курьер, он бы ответил: так точно, перестроился вчера в 11 часов. (Надежде): - А пьес Нусинову я не дам.

Еще рассказ Надежды Афанасьевны: какой-то ее дальний родственник по мужу, коммунист, сказал про М. А. - Послать бы его на три месяца на Днепрострой, да не кормить, тогда бы он переродился.

Миша: - Есть еще способ - кормить селедками и не давать пить (такой способ в гоголевском "Ревизоре" (1836) практиковал городничий по отношению к неугодным купцам. - Б. С.)".

По этой записи уже видно некоторое отчуждение, возникшее между братом и сестрой, которая, как и ее муж, в большей мере готова была идти на компромисс с существовавшей властью и ее адептами, вроде И. М. Нусинова, попавшего в булгаковский список критиков и писателей, участвовавших в кампании против "Дней Турбиных". По утверждению дочери Б. Елены Андреевны, материалы для статьи о Булгакове должны были стать своеобразной "платой" И.М. Нусинову за его хлопоты по освобождению А.М. Земского из ссылки.

25 февраля 1937 г. появилась еще одна раздраженная запись Е. С. Булгаковой по поводу Б.:

"Вечером звонок Надежды Афанасьевны. Просьба - прочесть роман какого-то знакомого. Ну, как не понимать, что нельзя этим еще загружать!" Обыденную родственную просьбу третья жена писателя уже воспринимала едва ли не как оскорбление.

Не удивительно, что Елена Сергеевна даже не поставила Б. в известность о последней болезни мужа. В дневнике Б. связанные с этим события изложены в записи от 8 ноября 1939 г.: "Оля (старшая дочь Б. - Б.С.) за утренним чаем говорит...: "А ты знаешь, что дядя Миша сильно болен? Меня Андрюша Пенсов (одноклассник - Б. С.) спрашивает: А что - выздоровел твой дядя? А я ему сказала: "А я даже и не знаю, что он был болен". Андрюша мне сказал, что он был очень серьезно болен уже давно. Я испугалась и тотчас пошла звонить по телефону Елене Сергеевне, услыхала о серьезности его болезни, услыхала о том, что к нему не пускают много народа, можно только в определенный срок, на полчаса; тут же Е. С. делает попытку объяснить, почему она нас никак не известила (хотя этот факт, говорящий сам за себя, в объяснениях не нуждается), и от телефона, как была, в моем неприглядном самодельном старом пальтишке отправилась к нему, сговорившись об этом с Еленой Сергеевной.

Нашла его страшно похудевшим и бледным, в полутемной комнате в темных очках на глазах, в черной шапочке Мастера на голове, сидящим в постели". По воспоминаниям Б., она не видела брата с весны 1937г., и потому "всю осень 1939 г. (да и весь год) беспокойные мысли о том, что делается с Михаилом и что делается у него".

Общее несчастье сблизило Б. с женой брата. 8 ноября 1939 г., согласно позднейшей записи Б.: "Когда я ухожу, плачем с Люсей (Е. С. Булгаковой. Б. С.), обнявшись, и она горячо говорит: "Несчастный, несчастный, несчастный!"" Б. неоднократно навещала больного брата. В один из ее визитов разговор зашел о биографах и биографиях: "Мое замечание о том, что я хочу писать воспоминания о семье. Он недоволен. "Неинтересно читать, что вот приехал в гости дядя и игрушек привез. ... Надо уметь написать. Надо писать человеку, знающему журнальный стиль и законы журналистики, законы создания произведения". Вероятно, Булгаков не только сомневался в способностях Б. написать достаточно живую, могущую привлечь читателей книгу о нем и семье, но и не одобрял отношение сестры к его судьбе. Вряд ли писатель был знаком со словами, которые Б. внесла в свой дневник 11 декабря 1933 г., сразу после разговора о Нусинове и "перестройке": "Михаил Булгаков, который "всем простил". Оставьте меня в покое. Жена и детишки. Ничего я не хочу, только дайте хорошую квартиру и пусть идут мои пьесы". На самом деле писатель не смирился с судьбой до самого последнего дня, все силы отдавая "Закатному" роману.

7 февраля 1940 г. муж сообщил Б., что "Мише снова стало плохо и что необходимо его поскорее повидать". 8 февраля состоялась последняя беседа Б. с братом. В ходе ее он шутливо вспоминал о былой приверженности Б. и А. М. Земского народническим идеям, просил сестру в случае необходимости дежурить у его постели, причем "когда на минуту мы остаемся одни (все выходят), разговор о револьвере". Вероятно, писатель, постепенно терявший ясность мысли и ориентацию в пространстве и времени, хотел покончить с собой, чтобы избавиться от невыносимых мук, и надеялся, что Б. поможет ему в этом, достав револьвер. Последний раз Б. видела брата уже умирающим в ночь с 9 на 10 марта 1940 г.