Булгаков и «Маргарита», или История несчастной любви «Мастера»

Да, были времена, когда дворец этот стоял в тенистом парке, между Козихой и Тверской. Поодаль были три пруда, память о которых теперь сохранилась лишь в названии одного из переулков. Говорят, здесь, в клубе, происходили тайные заседания первого московского кружка масонов. А между тем у некоторых представителей аристократии вошел в моду вот какой девиз, по-видимому определявший цель их жизни:

«Рождение, производство в первый офицерский чин, женитьба и поступление в члены клуба».

«Храм праздности» — так называл это место Лев Толстой. Праздность праздностью, но правила здесь строго соблюдались:

— с собой можно было привести лишь одного-единственного гостя;

— член клуба имел излюбленное кресло, которое в его присутствии никто не должен занимать;

— слабый пол не допускался в клуб ни под каким предлогом, будь то жена, любовница или прислуга;

— просрочившим членский взнос был жесточайшим образом закрыт вход в клуб впредь до уплаты долга.

А вот что писал об Английском клубе в середине XIX века Михаил Загоскин в книге «Москва и москвичи»:

«Попасть в члены Английского клуба довольно трудно; число членов, ограниченное уставом, почти впятеро менее числа кандидатов, из которых многие… ждут лет по пятнадцати своей очереди. Не подумайте, однако ж, чтоб эта трудность побеждалась одним терпением. О нет! Дождавшийся своей очереди кандидат баллотируется и если не будет избран, то должен навсегда отказаться от чести быть членом Английского клуба, потому что вторичная баллотировка воспрещается уставом».

Помимо Льва Толстого, в Английский клуб был вхож и Лев Голицын, знаменитый российский винодел. Чуть дальше по Тверской, рядом с домом генерал-губернатора, располагался магазинчик виноградных вин, где продавалось в розницу натуральное вино из голицынского имения «Новый Свет» в Крыму. Приходилось и мне пробовать это вино, и даже новосветское шампанское, но то было уже гораздо позже. Теперь от прежнего вкуса не осталось ничего.

Странное дело, Английский клуб и в Петербурге, и в Москве обнаружил несовместимость с именем графа Бенкендорфа. В Москве они не смогли ужиться на Страстном, а в Петербурге клуб переехал в другой дом, поскольку здание на Гороховой облюбовало Третье отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии, главой которого царь назначил племянника того самого графа, чей дом находился на Страстном бульваре. Однако охранное отделение на Гороховой не прижилось и через несколько лет переместилось на набережную Фонтанки. Говорят, причина была в том, что по ночам в старом здании бродили тени убиенных и замученных.

Напротив дома на Гороховой располагалось Училище глухонемых, а рядом — здание Александровской женской гимназии и детского приюта. Чуть дальше — Попечительство императрицы Марии Федоровны организовало Бюро для наведения справок о семейном и материальном положении глухонемых. Словом, тихое, располагающее к покою место. Разве что вечерами было шумно, поскольку на углу Гороховой и набережной Мойки находился ресторан «Контан», названный так по фамилии хозяина. Славное было заведение с отменной кухней и зажигательным оркестром из бессарабских то ли румын, то ли цыган.

«Кюба», «Контан», «Медведь», «Донон»!
Чьи имена в шампанской пене,
Взлетали в невский небосклон.
В своем сверкающем сплетенье!

Стишки, конечно, так себе, но сделаем снисхождение поэту, написавшему их, сидя за столом в «Контане».

А на Большой Конюшенной в той же Казанской части Петербурга проживала до своего замужества мать Киры Алексеевны. Отец ее хоть и был зажиточным купцом, однако в Английский клуб его бы вряд ли пригласили. Да это было ни к чему — неподалеку располагались шикарный ресторан «Медведь», владельцем которого был хозяин «Яра», известного на всю Москву. Тут же рядом было и кафе «Доминик», а также несколько церквей, на выбор — финская, шведская, голландская и немецкая, не считая Казанского собора.