Булочник и Весна

В монастырь я добрался только к восьми. Весь рабочий, а точнее, теперь уже нерабочий день мы с Маргошей, Денисом и адвокатом провели в кабинете за обсуждением создавшегося положения. Консультация уважаемого юриста свелась к простому совету: братцы, вам надо срочно искать кого-нибудь, кто замолвит за вас словечко. Ну что ж, если этот «кто-то» существует в природе и нам хватит ресурсов с ним расплатиться – может, этим и правда стоит заняться.

Проводив советчика до дверей, Маргоша вернулась в кабинет и разревелась с той же мощью, что и в день закрытия. Не думаю, что ей было жалко денег или труда. Она жалела о мире, где голыми руками лепился хлеб и пела остывающая корочка.

Когда обсуждения и слёзы иссякли, я погнал привычной дорогой и, припарковавшись у магазинчика, где Лёня устраивал «митинг», пошёл к монастырской арке. Пахло дымом, в лунной пустыне снега темнела тропа. У крепостной стены работяги развели костерок, смеялись и балаболили. Я хотел уже звонить Илье, чтоб он вышел, как вдруг различил его среди ребят у костра. Он отделился от огня и, рубя шагами синий снежок, поспешил мне навстречу.

Обрадовавшись, как будто не виделись век, мы обстучали плечи друг друга.

– А хлебушка не привёз? – по-детски спросил он, бросив взгляд на мои пустые руки. – Мы бы с ребятами…

Я сказал ему, что булочной больше нет.

Илья отпрянул, как будто мои слова ударили его в грудь.

– Почему нет?

Это был самый обычный, не трудный вопрос, но я застопорился. Почему! Ну ты, брат, и спросил! А действительно – почему же? Да очень просто: нас из вредности закрыл Пажков. Но можно взглянуть иначе: я справедливо расплачиваюсь за свою гордость, за непрощение врагов. Так ближе к правде, но и это только верхний слой, кожура. А что под ней? Может, это моя эпоха отказала мне в продлении визы и я депортирован?

В двух словах я передал Илье последовательность событий и, велев не зацикливаться на том, чего не можем решить, потребовал ответного рассказа – как он вообще очутился здесь?

Илья кивнул, и мы двинулись по тропинке к шоссе.

– Сегодня утром приезжают к нам в Горенки два каких-то парня от Михал Глебыча и Дима с ними, знаменщик наш, – тихо заговорил он. – Дима сказал, что я нужен сделать ещё эскизы. Прямо срочно. Иначе с них голову снимут! Ну сел, поехал. Я там, правда, крыльцо сейчас пристраиваю одним людям, отпроситься пришлось…

Тут Илья взглянул на меня с вопросом – правильно ли он поступил, что не стал упираться?

Я кивнул. Всё верно. А какие ещё варианты?

– Приехали, заходим в храм, и сразу мне дают телефон – звонит Михал Глебыч. Голос у него такой… – Илья помолчал. – Сказал, чтобы я слушался старших и делал, что велено. Я ему объясняю, что у меня мама себя плохо чувствует, и про крыльцо. А он как давай браниться! Я даже трубку отодвинул – чтоб не прямо в ухо. Ну вот, поговорили. Хожу вдоль стен, вроде бы прикидываю, что да как. А сам думаю: где я? Не может быть, чтобы в храме! И чувствую – нет пока никакого выхода, надо делать, что говорят.

Хрустя предвесенним снегом, мы продвигались к шоссе. Не дойдя немного, Илья остановился и обернулся на поле у монастырской стены, где его товарищи жгли костёр.

– Мы там набросали на картоне заново алтарь… – проговорил он. – Вышли, смотрим – уж темнеет. Все стали расходиться. Я думал, меня за стену не выпустят. Нет, ничего – сказали только, чтоб в десять был.

– А с чего ты вообще взял, что кто-то тебя не выпустить может? – спросил я, заводясь.

– Да когда заканчивали, Лима, говорит: ну что, успокоился? Или человека к тебе приставить? И так смотрит – прямо искры летят. Знаешь, не было ещё в моей жизни таких взглядов – артельные эти первые. Я им вроде как дорогу перешёл. А какая дорога? Разве надо мне это? – сказал Илья и сокрушённо качнул головой.

– А ну поехали! – не раздумывая больше, решил я и, приобняв его, подтолкнул к шоссе. – У меня переночуешь.

Илья шевельнул плечом, показывая, что желает высвободиться.

– Нельзя, – проговорил он. – Не надо пока…

Мне вспомнилось вдруг, как мы познакомились с Ильёй, каким он казался мне жалким, странным. Теперь же, как какой-нибудь религиозный мистик, я чувствовал вокруг него необоримый круг света. Нельзя!.. Ты разве в плену? С тобой же ангелов рать!

– Да ты не переживай. Я тут с ребятами хорошими, – сказал Илья, замечая моё волнение. – Видишь, у костра. Вон беленький – это Лёша со скотного двора, он из Белоруссии. А в ушанке – это Сашка, он с Серго приехал, из-под Кишинёва. Я с ним в одной бытовке. Я знаешь что подумал? Что я, лучше их? Им, значит, можно тут работать, жить, а мне нет? Раз так вышло – значит, как-то надо примириться, довериться. И с архангелом этим… – Он умолк, почувствовав, наверно, что слова плохо выражают то, что на сердце. – Главное – чтобы маму мою подлечили, – прибавил он.