Булочник и Весна

Я вскочил и, одевшись наспех, отпер дверь бытовки. Хлынул белый зимний свет, и в тот же миг его заслонил ввалившийся через порог Петя.

Он глянул на меня бессолнечными глазами и усмехнулся от облегчения – добрался! За недолгое время, что мы не виделись, его лицо осунулось, проступили скулы, потускнели вихры и легли на лоб тёмной соломкой.

– Ну что? – спросил я, закрывая за ним дверь, и сразу мне захотелось снова её открыть – слишком много мрака приволок с собой Петя.

Он плюхнулся на стул и расстегнул куртку.

– Дай, что ли, кофейку.

Я послушно включил чайник.

– Говорил с Пажковым?

Петя качнул головой и, вытянув ноги, поглядел на свои превосходные чуть заснеженные ботинки.

– Я так чувствую, он и вообще со мной беседовать не намерен, – проговорил он. – Со мной теперь только банк его будет работать… Я всё-таки не могу понять – за что? А хотя плевать! Теперь одна задача – это всё надо принять как справедливую плату и выстоять с честью. Не ныть! – заключил он и поднял на меня вполне героический взгляд.

Он держался как воин в начале осады – когда ещё есть силы и мощь врага не сломила дух, но только обострила решимость.

Я разболтал ему кофе. Он морщась отпил пару глотков.

– Ну, пошли, что ли? – и поднявшись, зябко запахнул куртку, как будто ветер уже успел проморозить его. – Мне, брат, понадобится твоё свидетельское присутствие. Чтобы потом не казалось сном… Вставай, к Ирине идём!

– А не рано? – спросил я, взглядывая на часы.

Петя усмехнулся.

– Не рано… Как бы не поздно!.. Я ей звонил, когда подъезжал. Встречаемся у Колиной лавки.

Он был не в себе, конечно. Не спал ночь, и старания его быть мужественным вызывали во мне ещё большее стеснение сердца, чем если бы он по-человечески, хоть бы даже и со слезами, раскис.

Мы вышли на улицу, и я с удивлением почуял нездешнее: воздух был налит тихим звоном. Звенело хрустально и как-то страшно – как если бы мы, покинув землю, вступили в иные миры. Окинув взглядом окрестность, я увидел, что все деревья и кусты облачены в лёд. Вчерашний дождь заледенел на ветвях, и теперь при каждом порыве ветра раздавался мелодичный перезвон.

– Это что ещё за явление? – сказал я, кивнув на Колину липу, всю до последней косточки обращённую в лёд.

– Это? – переспросил Петя. – Гроб качается хрустальный! Мой!

По глянцевой тропке мы двинулись к Колиной лавочке. Петя провёл рукой по доске. Сел, ладони спрятал в рукава, как в муфту, и посмотрел в сторону Тузиных – на чёрные, сверкающие льдом ёлки.

Вдруг я вспомнил:

– Знаешь, что мне Коля по поводу всего этого сказал? Пажков, говорит, выпить с вами хочет, а вы его в компанию не берёте!

Петя поднял брови и, на мгновение победив мрак, улыбнулся.

Я выудил сигаретку, и синхронно с щелчком зажигалки стукнула калитка – Ирина в тулупчике и белом платке вылетела на позванивающую льдом дорогу и поспешно направилась к нам.

– Вот и ангел мой! – сказал Петя, но не пошёл ей навстречу, даже не встал с лавочки.

– Что случилось? Что это всё значит? – подбежав, бросилась она пытать его. – Можно ли так пугать? Костя, скажите ему! Это ерунда! Это всё пройдёт, перемелется!

Петя смотрел на неё снизу вверх, безнадёжно, как заваливший экзамен подросток, а потом вдруг согнулся и на пару секунд закрыл глаза основаниями ладоней. Отнял, проморгал, вытаращился – и встал со скамейки, свесив руки по швам. Что-то собранно-обречённое было в его позе. Как будто над ним произнесли: «Встать, суд идёт!»

– Ирин, я должен тебе сказать. При свидетелях… – начал он, мельком глянув на меня. Ирина распрямила плечи и замерла. – Должен сказать, что я был обуреваем страстями. И сейчас обуреваем страстями. И предмет моей главной страсти не ты. Вышло так, что именно эта страсть определила мою жизнь. Я, Ирин, должен много денег, буду много работать, не знаю где, не знаю как, – продолжал он строго. – Себе принадлежать не смогу ещё долго.

Ирина отцветала на глазах, уходила в глубь своей нежной пуховой косынки. Мне показалось, что после слов «предмет моей страсти не ты» она и вообще перестала различать смысл Петиной речи.

А он говорил и говорил. Что он не вправе просить, что она не обязана жертвовать, и прочие стандартные фразы, принятые в таких случаях. Я отвернулся и посмотрел в сторону. Мне стало горько, как будто впервые Петя поступил против «музыки».

– Надо было, конечно, ещё летом наплевать на твою нерешительность, – доносилось до меня словно издали. – Просто увезти тебя. Но я, видишь, разделикатничался… Но если ты готова… Когда угодно – сейчас! Если всё это тебя не пугает…

Ирина, поникнув, стояла у лавочки. Её лицо сделалось холодно. Оно словно наполнилось изнутри голубым мартовским льдом. Сама с собой она качнула головой и, развернувшись, быстро пошла к дому.

– Ну вот! – сказал Петя и сильно вздохнул.

– Совсем рехнулся? – шепотом набросился я на него. – Ты чего ей мёл? А ну догоняй!

Он помедлил мгновение и, дёрнувшись было, застопорился в старом снегу.