Бульвар Молодых дарований

Но вдруг у меня холодеют от ужаса яйца, и я слышу, как язык мой (проклятый мой язык!.. как у того мальчика в сказке, что заорал на всю улицу: люди добрые, а король-то голенький!..) вдруг начинает без спросу нести какую-то ахинею, от которой у меня перехватывает голосовые связки.

А с какой это стати нас опять посылают на картошку?.. говорю неожиданно я непослушными, тяжёлыми от страха губами… Вот в докладе товарища Хрущёва на пленуме было… что не будут слать больше… что уже без студентов можно обойтись…

Я вижу краем глаза, как по обе стороны от меня сидящие рядом пытаются отодвинуться подальше и даже как бы спрятаться под столом. Остальные растерянно переглядываются.

Иван Степаныч морщится, будто у него засвербило в носу, и прячет своё доброе лицо в обширный носовой платок. При этом декан смущённо и скучно смотрит в окно…

Больной он был, Иван Степаныч!.. слышу я чей-то жалобный выкрик.

Это Валька Дугин.

Он смотрит на меня дикими глазами и отчаянно тычет пальцем себе в висок

Иван Степаныч, не слушайте, чего он там мелет!.. Он той ночью отравленный был, всю комнату заблевал!.. Его на руках в приёмный покой тащили!.. Вы проверьте, у них же записано в книге приёма!.. До сих пор не соображает!.. мелет туфту какую-то. У него же температура!.. тридцать девять!..

Я молча стою, забыв закрыть рот.

Добрейший Иван Степаныч светлеет в лице и сочувственно смотрит куда-то в мою сторону, но старательно избегая моих глаз.

Да что ж проверять, и так вижу… говорит, наконец, с сожалением декан и что-то записывает в свой блокнотик.

Ты бы, Альфред, лежал себе в общежитии, раз больной… говорит Степаныч сочувственно… Вон Валя мог же просто сообщить нам… Но, конечно, похвально, что ты чувствовал, так сказать, ответственность… что не мог выполнить это самое… призыв нашей партии поработать для блага, так сказать…

Как считаете, товарищи студенты?..

Степаныч обводит настойчивым, пытливым взглядом присутствующих. Все неловко молчат, опустив головы.

Дугин!.. говорит приказным голосом декан… Больного Альфреда поручаю доставить в общежитие. Проследить, чтоб выздоравливал!.. Выполняйте!..

Есть, Иван Степаныч!.. с радостной готовностью отзывается Валька и хватает плотно и цепко меня под руку.

Пошли!.. говорит он мне сурово и мрачно.

Ладно, все свободны… негромко бурчит Степаныч, утирая платком усы… В другой раз кто прохиляет, сниму со стипендии. Учтите…

Валька Дугин выводит меня из кабинета в коридор.

Ты что, совсем охуел?.. оглянувшись, шипит он мне в ухо… Придурок!.. Скажи спасибо, что Степаныч у нас золотой мужик. У другого ты бы из института уже вылетел вверх тормашками. А может и загремел куда следует…

Я молча пожимаю плечами.

Валька всматривается мне в лицо маленькими, ещё глубже сидящими, заплывшими после пьянки глазами.

Может, у тебя и правда тридцать девять?.. и делириум?..

Сорок!.. говорю я, поёживаясь… Нехер читать газеты… Так двадцатку отсидишь и выйдешь – а вокруг уже полный коммунизм…

И бесплатный трамвай… подхватывает Валька Дугин мечтательно… А-ху-еть!..

И смачно сплёвывает на серый асфальт тротуара.

Чувачок Арканя

Гага северная птица,

Гага ветра не боится.

Целый день сидит в гнезде,

Ковыряется в… пуху-уу!..

(Любимая частушка Аркани, мурм'aнский фольклор)

Он появился у нас в комнате чуть не на ночь глядя – гладколицый, темно-серые волосы ёжиком, тонкие усики над пухловатыми губами. Невысокий, плотный, с покатыми плечами – левое заметно выше правого.

Чувачки, у вас тут вроде койка не занятая?..

Осмотрелся внимательно пустоватыми и чуть мутными голубыми глазами. Пощупал ладонью полосатый матрас, потрамбовал его хозяйским движением.

И перебрался в нашу комнату, притащив откуда-то чёрный футляр с трубой, увесистую сумку с халатом и учебниками, да заграничный ладный чемоданишко с цветными наклейками на неизвестном языке.

Так Арканя-чувак стал моим ближайшим соседом – кровати наши стояли под углом в девяносто градусов, и граница владений проходила по тумбочке, что торчала между изголовьями.

В тот же вечер, едва разложив свои вещички, новичок споро переоделся в чёрный костюм с атласными лацканами и, подхватив футляр с трубой, исчез за дверью.

Лаб'aем в Мухинке!.. только и успел кинуть, в ответ на мой вопрошающий взгляд.

Вернулся он в совсем непонятное время – то ли ещё поздно, а то ли уже рано. От шороха снимаемых одежд я проснулся и открыл ещё склеенные сном глаза.

Арканя спокойно и неспешно раздевался, стоя почти надо мной. Пиджак с атласными, жирно отсвечивающими лацканами аккуратно висел на спинке стула. Сверху на него легли чёрные брюки. Потом заграничная рубашка, белая в тонкую красную полоску.

Потом так же свободно и незастенчиво сосед стянул свои плавки, оставшись в одной майке.

И почти надо мной повисло НЕЧТО, размером с полтора кило варёной докторской колбасы.

От неожиданности у меня, как видно, вытаращились глаза и Арканя, поймав этот мой взгляд, усмехнулся самодовольно и даже с оттенком гордости.