Бульварное чтиво

Гройсман был подшофе. Не разуваясь, он прошел на кухню, поставил на стол портфель и долго в нем рылся. Шевцов видел: портфель пуст и найти в нем что-либо не представляется возможным. Гройсман развел руками и сказал, что забыл в магазине бутылку. Старый еврей счёл Николая Гурьяновича за идиота, долго надувал губы и порывался сделать громкое заявление. Щевцов не был дураком, всё понял без слов, сбегал в магазин и купил литр водки. Григорий Наумович оживился, предложил выпить за день рождения вождя мирового пролетариата. Друзья выпили. Потом пили за наказанных Богом древних египтян, к которым у Гройсмана было предвзятое отношение. Он не мог простить им унижение своего народа; обвинял фараонов в нетрадиционной ориентации и других мерзопакостных делах. Все виды парафилософии, по мнению Шевцова, уводят человека от реальности и потому вредны, как и сама религия. Но из деликатности он промолчал. Девятый вал гройсманского красноречия накрыл Шевцова с головой. Он выключил слух и включил его снова, когда гость стал хвастаться знакомством с человеком, который ежегодно заново бальзамирует или обновляет Ильича.

— Вот умрешь, Коля, — обнадёживающе заверил он захмелевшего Шевцова, — попрошу, и сделают из тебя чучело не хуже, чем в мавзолее!

Оптимистичная лирика мягко и непринужденно укусила Николая Гурьяновича за сердце. Он чуть не всплакнул от умиления. Пьянка стала напоминать тайную вечерю, со всеми вытекающими последствиями. Три раза выпили за Песах, отчего Гройсмана заштормило, будто занесло в зону турбулентности. Интеллигентная размазня даже не удосужилась подбежать к раковине и нагадила, где сидела. Половую тряпку Шевцов не нашел. В туалете на батарее висели широкие, как паруса бригантины, панталоны его жены. Деваться было некуда, и Николай Гурьянович принес их. Гройсман вытер лицо и устало признался, что хочет спать. Его хитрость не прошла. Декан филфака размазал по полу остатки своего бескультурья и отправился стирать панталоны. Звук воды давно прекратился, но Гройсман не выходил. Николай Гурьянович подождал еще немного и заглянул в туалет: приятель похрапывал, сидя на унитазе. Панталоны, истекая слезами, свисали с батареи.

Среди ночи Гройсман оклемался. Не понимая, где находится, стал орать и звать на помощь. Шевцов успокоил его и уложил на диван. Стресс от пребывания в замкнутом пространстве лишил Григория Наумовича сна. В темноте таинственно и тревожно плавал его картавый голос. Он вещал о какой-то гетере, особо искушенной в интимных делах. У каждого человека в голове есть дежурная мысль — у Шевцова, например, о пьянке, у Гройсмана о сексе. По ходу рассказа выяснилась интересная деталь: гетера на десять лет старше Григория Наумовича. Если ему на данный момент было пятьдесят восемь, то ей, по скромным прикидкам — время развращать небесную гвардию. «Так вот чем объясняется её гиперсексуальность! — сообразил Шевцов. — Старуха решила напоследок дать жару и выбрала для своих утех доверчивого и безотказного Гройсмана, способного на любое безобразие! Впрочем, хорошо, что он спутался с замшелой бабкой — не разорится! Молодые бестии кого угодно по миру пустят: дай на сигареты, на мобильный, купи семечек, да не просто абы каких, а обязательно крупных и жареных».

— Как бы она не забеременела на расстоянии, силой мысли. Пока мы тут с тобой... У нее очень сильное самовнушение, — докатилась до Шевцова тревожная мысль Гройсмана.

В шесть утра Николай Гурьянович выпроводил геронтофила и навёл в квартире порядок. Дело в том, что гражданка М, с которой он состоял в браке, была весьма неравнодушна к знакомым мужа, пусть они и с учеными степенями. Она всех презрительно называла аликами или альбатросами. Изрядная доля оскорблений перепадала и Шевцову.

II

Она вернулась раньше, чем ожидал Николай Гурьянович. Долго плескалась и фыркала в ванне, а потом удивлённо спросила, что Шевцов сделал с её панталонами. Николай Гурьянович испытал стыд, будто его уличили в фетишизме. «Гройсман, паразит, не выстирал их. Он просто их ополоснул!» — догадался он, предчувствуя беду. Интуиция не обманула: багровая, как зарево над Припятью, гражданка М. ринулась в атаку. Её накачанное целлюлитом тело напоминало стенобитное орудие. Столкновение с ним не оставляло шансов на выживание. Шевцов приготовился к худшему, и оно не заставило ждать. Жена с азартом хлестала по благородной физиономии Николая Гурьяновича мокрыми вонючими трусами. В каждом ударе чувствовалась ответственность за его воспитание. Он хотел крикнуть: «Кондуктор, нажми на тормоза!» — но страх парализовал его волю. В черепной коробке Шевцова метались сумбурные мысли. С начала экзекуции прошло мгновение, а он уже пребывал в абсолютной прострации: пурпурное лицо влажно блестело, угасающее сознание прокручивало обещание Гройсмана замариновать его не хуже Ильича.