Бумажная оса

– И, Господи, спасибо, что присмотрел за нашей дочерью. Мы благодарны за то, что Эбби в безопасности.

– Аминь, – пробурчал отец, начав разделывать курицу. – Ты сказала, что позвонишь, если будешь дома после полуночи. Я уверен, что ты понимаешь беспокойство своей матери, зная все обстоятельства.

– Эбби, – сказала мама. – Мы хотели бы, чтобы ты подумала о возвращении к доктору Миллеру.

– А как насчет Шелби? – немного закашлявшись, спросила я.

– А что с Шелби?

– Почему ты не беспокоишься о ней? Почему бы тебе не поблагодарить Бога за то, что он и ее хранит?

– Пожалуйста, давай не будем портить ужин.

– Боже, спасибо, что хранишь мою сестру в живых и оберегаешь ее от тюрьмы, – бросив взгляд на маму, произнесла я.

– Аминь, – прошептала мама.

Метроном в моей голове, ударяясь о нежную ткань мозга, становился все громче и болезненнее. Если бы я не двигалась и не разговаривала, не давала ему пищу, то он бы постепенно остановился. Рассматривая свой кусок курицы на тарелке, я поймала ледяной взгляд отца, наблюдавшего за мной, но, закончив ужинать, он встал из-за стола, поставил тарелку в раковину, чтобы кто-нибудь ее помыл, и удалился.

В ночь, когда Шелби ушла из дома, она заглянула ко мне в комнату. Она делала так всегда, когда я была маленькой: я лежала в постели в свете своей клубничной лампы, а она приоткрывала дверь и улыбалась мне. «Спокойной ночи, конфетка», – ласково обращалась она ко мне, и мне всегда нравилось, что ее лицо сердцевидной формы было последним, что я видела перед сном. Но в какой-то момент она перестала это делать. Как бы она меня ни любила, ее чувства остыли, когда я превратилась из маленькой девочки в подростка. И в конце концов меня перестало это волновать. Но в свою последнюю ночь дома она открыла дверь и заглянула ко мне.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Спокойной ночи, конфетка, – с ухмылкой на лице обратилась она ко мне.

Я прекрасно знала, что она делала. Иногда ее голос все еще звучал у меня в голове, мелодичный и саркастический, мелодия провала.

Мы никогда не были по-настоящему близки, как должны быть близки сестры. С разницей в возрасте всего в восемнадцать месяцев, мы были настолько похожи друг на друга, что люди спрашивали, не близнецы ли мы, и это раздражало нас обеих. Мы были априори несовместимы. Она была жесткой бунтаркой с любовью ко всему материальному. Я же была замкнутой и необщительной, спокойно проигрывала на соревнованиях, без эмоций могла стоять в украшениях, которые она на меня навешивала, и не кричала, когда она брала мои вещи. Когда она бесилась от злости, я замолкала, уходила в свою комнату и закрывала дверь. Это злило ее еще больше, пока она наконец не перестала возиться со мной и не нашла себе драму вне дома.

Я не простила сестре ее выбор, но, может быть, это не было ее виной. Ей всегда не хватало дисциплины и воображения, ей будто было суждено следовать закону, заложенному в ее генах: плохие парни, наркотики, гулянки. Покинув наш старый район с его заборами в сеточку и лающими собаками, она перебралась в местечко под названием Гесперия, всего в паре часов езды к северу. Не думаю, что этот новый городок был намного лучше, хотя я не была там и это никогда не входило в мои планы. В моей крови текла совсем другая история.

После ухода Шелби в доме воцарилась зловещая тишина. Какой бы сложной она ни была, по крайней мере, мои родители ее поняли. Они играли в ее игру, знали, как с ней бороться, и вполне хорошо справлялись с этим. В ту ночь, когда Шелби попыталась уйти из дома в шортах и прозрачном топе на бретелях, на заднем дворе полыхало пламя, напоминавшее костер в середине лета. Соседи ни за что не заметили бы, как мой отец выходит во двор с охапкой ее одежды в руках, а затем идет в гараж за бензобаком.

Что же касается меня, то, наоборот, я была замкнутым интровертом, непробиваемой. И в кострах не было необходимости. Все, что когда-либо происходило внутри меня, там и оставалось. Вероятно, мои родители считали, что я сама создала эту непробиваемость и она каким-то образом защищает меня. Они были уверены, что со мной все будет в порядке.

У меня было немного денег, но недостаточно, чтобы купить билет на самолет. На протяжении последних лет я сама покупала себе продукты, принадлежности для рисования и коллекцию фильмов. Чтобы накопить на билет, потребуются недели, даже месяцы. Конечно, размышляя логически, я бы могла собрать вещи на следующий день после встречи выпускников и полететь к тебе, расплатившись кредитной картой родителей. Но я была совсем не в том состоянии. Мне пришлось ждать, пока некая сила сможет поднять меня с земли. Поэтому следующие несколько мучительных недель я просто провела в своей крепости под названием «спальня». Со временем мысль о том, чтобы просто набрать твой номер, не говоря уже о том, чтобы поговорить с тобой снова, стала казаться невероятной. Я начала сомневаться, что вообще видела тебя в тот вечер. Возможно, наша встреча была ярким сном в алкогольном бреду.