Бумажная оса

– Итак, – он повернулся ко мне, – что ты думаешь о Лос-Анджелесе?

– Пока мне тут нравится.

– А мне, честно говоря, здесь не очень по душе. Но это то место, где мне нужно быть, чтобы снимать фильмы. Эта работа научила меня всему.

Повернувшись, он улыбнулся мне, и я заметила темные следы пота на его рубашке в области подмышек.

Мы продолжили наш путь по утопающей в грязи тропинке, ведущей наверх под не очень крутым, но постоянным уклоном. Еще несколькими неделями ранее я была бы более аккуратна со своей обувью, но ты любила покупать мне вещи, и теперь любая новая пара обуви могла с легкостью стать моей. С тех пор, как я приехала сюда со своим маленьким чемоданом, мой гардероб увеличился в разы, и старые вещи постепенно перекочевали в заднюю часть шкафа.

Какое-то время мы шли в тишине до тех пор, пока не достигли вершины. Рядом лежал выступающий валун с пещерой в форме арки внизу. Пол ступил на валун, и я последовала за ним. Для меня, никогда не выезжавшей за пределы Среднего Запада с присущей ему равнинной местностью, наивысшей точкой обзора были расположенные на берегу озера дюны. Теперь же, когда в нашей власти километры земель, простирающихся до самого горизонта, я почувствовала, что могу просто провести пальцем по территории Калифорнии, внешне напоминающей грубый ковер. Пол опустился на камень и устроился на нем, скрестив ноги. Продолжая слушать рассказ о его документальном фильме, я примостилась рядом с ним на теплом камне.

– Гуманитарный кризис нашего поколения, происходящий прямо у нас на глазах. Эти дети бегут от смерти. Ежегодно число жертв растет в геометрической прогрессии. Они пытаются сбежать из самых опасных мест в мире. Только в Гондурасе совершается двадцать убийств в день. Родители сами отправляют сюда своих детей, зная, что могут никогда их больше не увидеть. Это словно повторяющаяся операция «Киндертранспорт»[25], только на этот раз дети никому не нужны. Их просто помещают в исправительные учреждения.

– Я слышала об этом, – с хрипотцой в голосе произнесла я.

– На деле же основную массу детей отправляют обратно. Их отсылают обратно в банды, которые намерены их убить. Это случается каждый день. И люди позволяют этому происходить. Никому до этого нет дела.

Я ничего не ответила. Я ощутила онемение одной из моих ног, как это бывает в глубоком сне. Вдохнув полной грудью, я закрыла глаза.

– Мне очень жаль, – сочувственно сказала я. – То, о чем ты рассказываешь, просто ужасно.

– Но ты сказала, что уже слышала об этом.

Я кивнула, ничего не ответив.

– Я собираюсь привлечь внимание общественности к этой проблеме, чтобы люди увидели весь позор происходящего. Я хочу осветить истории этих детей, придать проблеме человеческое лицо, сделать так, чтобы просто невозможно было отвернуться. Только так все можно изменить, хотя это и будет нелегко. Люди жаждут противостояния, жаждут насилия. Я посещаю детские приюты, пытаюсь получить разрешение поговорить с детьми, но зачастую получаю отказы. Если они боятся просто говорить, то как можно снять о них фильм?

Прозвучавший вопрос словно повис в воздухе. Я осматривала местность, корявые обрубки растений, высохшие деревья, как будто вогнутые внутрь себя.

– Не знаю, – наконец-то произнесла я. – Но это смелый поступок.

Он ничего не ответил, и между нами воцарилась тишина. Я медленно поднялась. Пол тоже поднялся, и нашему взору открылась потрясающая панорама.

Я совсем не думала о том, что собираюсь сказать, и спонтанно произнесла:

– Во мне нет смелости. Я не делаю ничего полезного ни для кого. Все, что я умею, – это рисовать. Я вижу сны, похожие на фильмы, и переношу их на бумагу.

Снова выдержав паузу, Пол спросил:

– Итак, ты тоже хочешь снимать кино?

– Да, но пока не знаю как.

Пол резко выдохнул воздух через нос.

– Что?

– Ничего. Просто ты не рождаешься сразу с умением снимать кино. Этому нужно учиться, как учатся все остальные. Как учился этому я. А лучший способ научиться – поработать над настоящим фильмом.

– Но для этого нужно иметь связи.

– А может, у тебя уже есть связи, – загадочно произнес он.