Читаем Бумажное радио. Прибежище подкастов: буквы и звуки под одной обложкой полностью

Это понятно каждому, кто пытался хоть раз продать свою квартиру или дом: достаточно сделать самый крохотный ремонтик, переклеить обои, покрасить дачку-развалюшку – как они не то чтобы сильно возрастут в цене, но быстрее найдут покупателя. Хоум стэйджинг – это услуга, смысл которой в том, чтобы, произведя минимум изменений, добиться максимального результата. Без помощи специалистов тут легко попасть впросак: не факт, что вкусы нового владельца совпадают с нашими. А вот работник хоум стэйджинг знает, что модно, что пользуется спросом, и на что, как говорится, люди западают. Простейший пример: во Франции, например, покупателей пугают неорганизованные пространства. Француз, конечно, потом все переставит и поменяет, но сначала он должен иметь перед глазами то, что можно менять.

Хоум стэйджинг как вид бизнеса появился недавно – во время кризиса, когда рынок недвижимости встал и возникла потребность в дополнительном буксире. Тем более, в таком специфическом городе, как Париж, где за 100 тысяч евро в минуте от Нотр-Дам можно запросто купить квартирку площадью 18 метров – только метры будут не квадратными, а кубическими, и объединять будут то, что называется la chambre de bonne, «комнатой бонны»: не факт, кстати, что там будут туалет и душ.

Хоум стэйджинг – очень приятный и, как мне кажется, очень человеческий вид бизнеса. Он позволяет преобразовывать жизненное пространство и, следовательно, жизнь к общему удовольствию. Потому моя жена, которая обожает art de vivre, французское искусство жизни, за идею так и ухватилась. Правда, реализовывать она ее намерена не в Париже, а в Петербурге. Да-да, в наших чемоданах, помимо открыток с видами старого Парижа и пары бутылок вина, будет и home staging.

Будем надеяться, таможня пропустит.


30 марта 2010

Радикальный ислам как пугающее иррациональное

О том, что теракты убивают не только людей, но и идею о торжестве добра, а также о том, надо ли предоставлять слово врагу

http://www.podst.ru/posts/4167/


В день терактов в московском метро мой коллега сказал: «Знаешь, с утра я мог думать только об этом, но к вечеру жил так, как будто ничего не случилось. Хотя сам езжу на метро. Ты думаешь, это привычка?»

Да, я думаю, что привычка. Привычка к стандартным реакциям на нестандартную ситуацию. Меня самого к вечеру 29 марта не покидало ощущение, что я вновь в 1999-м, когда в Москве взрывали дома и подземные переходы. Те же заявления политиков, тот же теракт как повод для заявлений. Зюганов все так же призывает ввести смертную казнь для смертников. Якеменко (и даже неважно, который из двух) обвиняет в случившемся дерьмократов и либерастов. Ну, а силовики все так же клянутся найти и наказать.

Дежавю.

Только 10 лет назад воспринималось свежее. Так что сегодня меня интересует одно – психология исламских террористов. Чего добиваются? Чего хотят? Почему с такою легкостью идут на смерть? Или не с легкостью? Является ли для них смерть через уничтожение врагов, кяфиров, мостом в бессмертие, что хорошо описано, хотя и на другом материале, Александром Тереховым в романе «Каменный мост»?

Чтобы что-то противопоставить, нужно знать, чему противостоишь.

Однако тяжелая, свинцовая, непонятная сила «радикального ислама» такова, что отшатывает даже меня. То есть я понимаю, что у запрета «предоставлять слово террористам» есть две составляющие, а не одна, как мне раньше казалось.

Первая – это идиотизм убеждения, что если нечто запрещено, то этого и не существует.

Вторая – жуткое, животное ощущение заведомого проигрыша рационального мира иррациональному: если предоставить слово радикальному исламу, под его знамена перейдут наши войска. Культура вещей вообще слабее культуры идей.

Кстати, нынешняя Европа куда сильнее нынешней России именно тем, что там больше идеального и меньше материального: может, оттого там радикальным исламистам и дают порой слово. В Лондоне долго вещал Абу Хамза по прозвищу «Мулла Ненависть», пока в 2006-м ему не дали последнее слово перед посадкой на 7 лет.

И все же я действительно хочу понять идеологию и психологии той, пугающей, страшной для меня стороны, и считаю запрет на нее столь же вредным для понимания реальной картины мира, как, скажем, и запрет на «Майн кампф». Нельзя противостоять нацизму, фашизму, сталинизму, вообще любому убийственному радикализму, не зная того фундамента, на котором они построены.

Впрочем, если подключить интернет, кое-что найдется. Например, давнее интервью в «Огоньке» Натальи Евлаповой, адвоката Заремы Мужахоевой – той, что когда-то шла взрывать "Имбирь" на Тверской, не взорвала и получила 20 лет срока.

Или «особое мнение» Юлии Латыниной в эфире «Эха Москвы» 29 марта.

И хотя это не первоисточники, а просто источники, я бы на вашем месте в них заглянул.


6 апреля 2010

Перейти на страницу:

Похожие книги

Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла
Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла

Нам доступны лишь 4 процента Вселенной — а где остальные 96? Постоянны ли великие постоянные, а если постоянны, то почему они не постоянны? Что за чертовщина творится с жизнью на Марсе? Свобода воли — вещь, конечно, хорошая, правда, беспокоит один вопрос: эта самая «воля» — она чья? И так далее…Майкл Брукс не издевается над здравым смыслом, он лишь доводит этот «здравый смысл» до той грани, где самое интересное как раз и начинается. Великолепная книга, в которой поиск научной истины сближается с авантюризмом, а история научных авантюр оборачивается прогрессом самой науки. Не случайно один из критиков назвал Майкла Брукса «Индианой Джонсом в лабораторном халате».Майкл Брукс — британский ученый, писатель и научный журналист, блистательный популяризатор науки, консультант журнала «Нью сайентист».

Майкл Брукс

Публицистика / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Прочая научная литература / Образование и наука / Документальное