Бумажные летчики

Этот огонь, говорила М, похож на свечку для торта: напрягшись всем телом, ты ждешь праздника, и вот он наконец начинается, пора зажечь свечку – но тебя вдруг охватывает страшное нежелание прикасаться к фитилю. Как будто таким образом ты можешь спрятать день рождения в карман, приберечь этот год до лучших времен. Тогда-то он будет потрачен как надо. Минутку я жду вдохновения. А тем временем пальцы, в которых ты держишь спичку, усыхают и скрючиваются.

Поразительно, каким тяжелым становится тело от осознания того, что предстоит. Перед самым отъездом все вещи вдруг начинают казаться старыми друзьями. Обеденный стол с царапинами на столешнице, морщинистый диван, килим со следом от давно выброшенного торшера. Ну нет, думаешь ты, я вас не брошу. Вот и я лежу в этой чужой мне комнате с тем же чувством, и в этот миг я могу восстановить в памяти свое жилище в подвале – катакомбу, как мы ее называли – вплоть до мельчайших деталей: мысленный конструкт, как по команде воздвигающийся за опущенными веками без столяров и инструментов.

Мир разочаровал меня. И я создал свой собственный.

С потолка слышатся какие-то звуки. Стук – кто-то забивает гвоздь или выправляет ножку стула. В катакомбе я обычно лежал и слушал, как хозяйка наверху шаркает по полу войлочными тапками – они шуршали над моей головой, как прибой, с регулярностью приливов и отливов. Она была вдова, но каждый день с семи до половины восьмого включала радио – как в те времена, когда готовила завтрак мужу. Я подозревал, что она и накрывает по-прежнему на двоих. Пятничными вечерами она напивалась и начинала отвешивать себе пощечины. Привычка – вторая натура.

Именно привычка заставляет меня встать, когда в лежании уже не остается никакого смысла. Я поднимаюсь – и этим движением начинаю новое путешествие. Комната продолжает обретать форму, контуры предметов встают на свои места. Косой потолок, который я задеваю головой. Снимок спящей кошки на стене. Мой рюкзак, прислоненный к письменному столу. Через несколько часов все это будет неважно. Снег заметает окна, за ним не видно города.

Я застилаю постель покрывалом, выбрасываю в мусорку использованный билет. Навожу порядок – это недолго. Нужно оставлять места такими же, какими вы их нашли. Так учила мама. На письменном столе лежат четыре открытки, стянутые толстой бечевкой. Даже не резинкой – но ведь я никогда не шел в ногу со временем. Пачка совсем легкая, свободные концы бечевки болтаются. Переплетение мыслей и воспоминаний. На верхней открытке, не в ногу, еще можно разобрать адрес, если включить небольшую лампу на столе, не в ногу со временем. Вечная дилемма открыток: лицевая сторона или оборотная.

Текст должен быть не настолько пространным, чтобы писать письмо на листе без картинок; и не настолько личным, чтобы дать почтовой работнице почву для сплетен. Открытка – это ни-ни. Она всегда немного неполноценна.

Стук наверху затих. Я поворачиваюсь к прикроватной тумбочке. В сумерках мерцает экран мобильного телефона. Новое сообщение – как сигнал эхолота, направленный из тех краев, откуда я приехал. Я выключаю телефон и вынимаю аккумулятор, а затем кладу его в ящик письменного стола. Слишком много багажа. Я перебираю рюкзак в поисках того, что еще можно оставить. Носки, рубашки, штаны, белье – я раскладываю их на кровати. Подвеска с пентаграммой. Брат и сестра, думаю я. Наматываю цепочку на пальцы, как будто пытаюсь вызвать дьявола. Его брата. Или еще кого-то, кто скрывается в тени. Голоса голоса глаза и рты.

Мир вокруг почти устаканился. Я вспоминаю, как вчера вернулся в эту дешевую гостиницу, поднялся по лестнице – и позавчера, и позапозавчера. Вспоминаю вощеные перила, толстые красные ковры. Укладывая в рюкзак свитер, я ощущаю покалывание шерсти на шее: надевать его – все равно что танцевать с белым медведем, сказал кто-то. Действительность проступает пятнами, и через некоторые из них что-то просачивается случайными каплями. Даты и факты могут реконструировать ход событий, но не сохранить его. Если год за годом, не отрываясь, смотреть на часы, можно с точностью до минуты посчитать путь, пройденный стрелками. Но если вам скажут, как долго вы просидели, глядя на часы, вы все равно поразитесь. Лишь путешествия облекают время в узнаваемый наряд. Осло – Париж – два часа на самолете. От остановки до остановки – четыре километра рельсов. Пересечь пешком пустую парковку – триста метров, равные пяти минутам и тринадцати секундам ходьбы. Неужели в этом весь секрет, подумал я однажды, неужели именно так становятся человеком?