Бумажный домик

У меня такое же впечатление. И все это подтверждает: в комнатах царит беспорядок, дети одеты кто во что горазд (Даниэль, вступив в отроческий возраст, отпустил волосы до плеч, навесил на себя какие-то кольца и цепочки и стал разительно похож на юного африканского царька или на статиста из «Опера Комик»), постоянного заработка нет, и это еще усугубляется беспорядочным ведением хозяйства (мы то переоцениваем, то недооцениваем наши средства, отказываемся от прачечной, от сигарет, от приобретения марок — летом Жак в припадке экономии вздумал питаться исключительно молоком и нажил себе желтуху, — а потом вдруг даем обеды на двадцать персон, но утка с ломтиками апельсинов дымится на щербатых тарелках, взбитые сливки подаются в баночках из-под горчицы), да вдобавок еще эта разорительная привычка нанимать прислугу, исходя из внешности: «Какое интересное лицо… В ней что-то есть», — изрекает Жак, разглядывая — откинув голову, прищурив глаза, — оторопевшую претендентку. Для меня решающую роль играет личная симпатия, безотчетный порыв, побуждающий нанять в судомойки будущую флейтистку, в кухарки — симпатичную пьянчужку, долго проработавшую в армейских столовых, для уборки квартиры — мать-одиночку, обремененную близнецами. Этот метод, который зиждется на эстетическом восприятии и сродстве душ, ни к чему хорошему обычно не приводил — по крайней мере в том, что касается ведения хозяйства. Бывшая манекенщица ушла от нас в моих туфлях, пьянчужка доставила к столу мою младшую дочь (Полину) вниз головой и в таком виде пыталась усадить ее на детский стульчик, флейтистка каким-то загадочным способом, секрет которого она унесла с собой, умудрилась взорвать несколько водонагревателей. Сама я веду затяжную войну с разными солидными организациями (социальное страхование, семейное вспомоществование, пенсионное обеспечение, не говоря уж о том, что никакие налоги, ни прямые, ни косвенные, не удается заплатить в срок и пени нарастают с удручающей быстротой), войну, которая совершенно выбивает меня из колеи, а тут еще на меня обрушивается лавина оторванных пуговиц, дырявых носков, трусов с лопнувшей резинкой, перегоревших лампочек — без меня их никто не заменит, — отвинченных дверных ручек. (Неужели в других домах тоже отвинчивают дверные ручки? Я никогда не видела, чтобы в нормальных семьях двери были без ручек. Когда только они успевают их привинтить? И ни разу мне не удалось настигнуть таинственного злоумышленника, который откручивает ручки и совершает другие акты вандализма.)

Домик из картона… Я часто спрашиваю себя: моя ли в том вина? Или все это в порядке вещей? «Из бумаги лесенка…» А мне весь дом кажется бумажным, прибавьте сюда еще ту бумагу, которую я так прилежно мараю и которая уходит от меня безвозвратно, прибавьте детские рисунки, разбросанные повсюду, полотна Жака, сваленные под лестницей, раскрытые книги, обрывки недописанных стихов, всякие коллажи и, наконец, блестящие безделушки, цена им грош, они охотно поселяются у нас и живут себе поживают, ничего не опасаясь, в отличие от дорогого саксонского фарфора (срок жизни его в лучшем случае — неделя) — вот тот пестрый, легкий и непрочный материал, из которого собран наш дом.

Здесь все разбивается, пылится, исчезает, все, кроме самого эфемерного. Нет порядка, нет режима, нет обеда, нет даже работы — что это за работа, если мы только и делаем что малюем холст или покрываем каракулями бумагу? И вот результат: наши дети очень ловко клеят из картона солдатиков, очень охотно рисуют, пишут стихи, делают коллажи, ставят пьесы, танцуют, поют, смеются и плачут, но не чистят зубы, уходят в школу без портфелей, с обезоруживающей улыбкой предъявляют дневники, черные от двоек, и всегда готовы заниматься чем угодно, только не тем, чем положено заниматься школьникам их возраста.

Друзья заходят и уходят в любое время дня и ночи, обедают, ужинают. И даже животные поселяются у нас, похоже, по собственной инициативе. Вместо пропавшей кошки появляется бездомная собака. Золотая рыбка была выиграна в лотерею и уже достигла канонического возраста — четыре года. Голубя с перебитым крылом мы встретили однажды на лестнице: завидев нас, он заковылял по ступенькам и уверенно остановился напротив нашей двери. Сомнений быть не могло. Он явно шел к нам. Три месяца он жил у Венсана в комнате. Быстро стал ручным, ночью спал рядом с Венсаном, на его подушке. Трогательное зрелище для тех, кто при этом не видел, что творится в комнате: под ногами хрустит зерно, и всюду следы помета, на который не скупятся голуби и который, как пишут в газетах, «бесчестит» городские памятники. Комната Венсана была совершенно обесчещена.